Таврида: земной Элизий

Комиссию возглавил известный своим мистицизмом сенатор Лопухин. Он славился желанием устанавливать христианскую справедливость. Он стыдился слова «холоп», но заявлял Александру, что «вторжение неприятеля было бы менее гибельно, чем ограничение помещичьей власти». Несомненно, что император был уверен в Лопухине, когда посылал его для установления справедливости в Крыму. С ним отправлены были именитые и чиновные четыре члена: обер-прокурор Ланской, действительный статский советник Туманский, обер-секретарь Крейтер и статский советник Сумароков, назначенный на должность председателя судебной палаты.

Павел Иванович Сумароков ничем не прославился как чиновник; напротив того, у него были неприятности. Но, подобно своему тёзке Чичикову, он считал себя пострадавшим за правду и даже представил в Сенат мнение «о мерах к истреблению лихоимства». Это мнение, может быть, и явилось главной причиной того, что в комиссию был назначен именно Павел Иванович.

Таврический губернатор Мертваго в «Записках» сообщал, что всем чинам комиссии «дано большое жалованье и столовые деньги» и что будто бы это расположило всех членов к лени и благодушию, а что некоторые «предались пьянству и чванству».

Между тем, сенатор Лопухин (а вслед за ним и все члены комиссии) объявил себя защитником угнетенных, и толпы людей начали осаждать присутственные места, и в том числе суд, где председательское место занял Павел Иванович.

Павел Иванович действовал без спешки, как полагается солидному чиновнику.

Незачем закладывать карету – мы не в Петербурге.

Черешневая трубка и покойное кресло сменили беспокойные столичные разъезды. И то сказать, с превеликим самолюбием Павла Ивановича легко ли было таскаться в департамент, угождая начальству, которое, не имея преимуществ Павла Ивановича, имело все привилегии только потому, что принадлежало не к пятому классу чиновников, а к четвертому или третьему.

Главное различие, впрочем, было не в этом, а в том, что у него, Павла Ивановича, не было поместий со множеством крепостных душ, а у иных прочих – были.

Случались, правда, и приятные часы за карточным столиком или у биллиарда в Английском клубе, но и там надо было помнить о чинах, чтобы, боже упаси, не задеть Ивана Ивановича и не поссориться с Петром Семеновичем. Опасность такая возникала частенько, потому что, надо правду сказать, Павел Иванович был-таки задирист, напоминая своего дядюшку, бессмертного поэта Александра Петровича. Ведь Павел Иванович был тоже поэт (по крайней мере, в душе), а главное – всегда стоял за справедливость. Это прежде всего. С характером Павла Ивановича, строптивым и независимым, трудно было жить в столичном чиновном мире. Можно думать, что и департамент, в котором служил он, счел возможным обходиться без столь беспокойной особы и не слишком огорчился его отъездом.

Здесь, в Крыму, было совсем другое. Здесь Павлу Ивановичу всюду сопутствовали почести. С утра мурзы и дворяне наполняли его гостиную, заискивая в знакомстве. Дворяне наперебой звали его в свои поместья к сбору винограда, на охоту, для ознакомления с краем. Мурзы прижимали руки к груди, кланялись судье, как божеству, и всеми способами спешили сделать ему приятное. Тот нес с собою кувшин старинной татарской чеканки, этот просил принять прекрасно изготовленного бекмесу[70], или шелковистую смушку, выделанную из шкурки утробного ягненка. Можно ли было не принять эти изъявления чистосердечного дружелюбия, согласного с обычаями народа?

Впрочем, Павел Иванович дает им всем понять, что заискивания их неуместны, что закон суров, а он «судья не по форме, а по чести, лицо безвластное, слуга своих сограждан и отголосок правосудия». Они это должны помнить и понимать.

Облачившись в сюртук, Павел Иванович отправляется в легонькой приятной коляске к своему присутствию. Там, за красным сукном, творя правосудие, «которое вводило его в союз с монархом и вручало ему посредничество между ним и его народом», Павел Иванович проникался значительностью своей роли.

В судебной палате, среди множества мелких тяжебных и других дел, были такие, которые доставляли судье истинное удовольствие своими именами и анекдотическим содержанием. Вдова некоего голштинца Бентана жаловалась на покойного Потёмкина, отнявшего у нее дом в Феодосии. Другая вдова некоего Деринга-Дальке требовала возмещения убытков, принесенных ей ханом Шагин-Гиреем. Этот хан поручил строить монетный двор Дерингу-Дальке и исчез, не расплатившись. Еще интереснее было дело графини де Бальмен, которая хотела получить огромную сумму денег, обещанную ее мужу этим же злополучным ханом за усмирение татар.