Таврида: земной Элизий

Наконец, когда убили старуху Екатерину Щеглову, они совершенно озверели. Старуха вздумала было вцепиться в мортуса, пришедшего за ее сыном. Она так ошеломила его ударом ухвата, что «колдун» пошатнулся и хотел бежать. Но подоспевшие мортусы прикончили мать и увезли сына. Тогда на них накинулась толпа женщин. Они растерзали двух «колдунов» и избили камнями Ланга. Они выследили лекаря Шрамкова, поймали его при осмотре юной слобожанки и отвели душу, уничтожив этого страшного человека.

Люди больше не хотели терпеть. Матрос 13-го мостового экипажа Григорий Полярный убил лейтенанта Делаграмматина и опалил выстрелом самого Столыпина, явившегося во главе отряда. Полярный был расстрелян у своего дома, а жена и дочь, которых защищал он от мортусов, избитые до полусмерти, были брошены в телегу и отправлены в карантин.

Таврический губернатор Казначеев убеждал Столыпина «принять решительные меры», утверждая, что «замедление заразительнее и вреднее, чем чума» и что пора покончить с «гнездилищем бунтовщиков».

Столыпин отдал распоряжение адъютанту Скальковскому: «Меньше говорить, а больше действовать. Отыскать мятежников и, буде таковыми окажутся мужчины, то передавать их военному суду, а если женщины, то наказать их сильно розгами в разных частях города для лучшего примера».

Воронцов прислал приказ о выселении из Корабельной «особо сомнительных в особый лагерь».

Слобожане не выдавали своих и встречали начальство и полицию, сгрудившись плотно на маленькой площади у церкви.

Квартальный Юрьев, боясь, впрочем, подходить слишком близко, кричал: «Давайте своих зачинщиков и смутьянов!» Слобожане отвечали: «Мы не бунтовщики и зачинщиков между нами никаких нет и нам всё равно – умереть ли с голоду или от чего другого».

Среди слобожан было много матросов. Они кричали Юрьеву: «Скоро ли откроют огонь? Мы только того и ожидаем, мы готовы!»

В Артиллерийской слобожане вели себя так же, как в Корабельной. Шпионы рыскали по слободам, проникая в экипажи, мастерские и доки. Особенно отличился в этом деле мичман Макаров, который во всё время мятежа оставался тайно в самом «гнезде мятежников».

Столыпин докладывал Воронцову: «Я не должен скрыть от Вашего сиятельства, что расположение умов частей морских экипажей, в Севастополе находящихся, весьма неблагонадежно, так как они не скрываясь говорят, в случае если бы начальство вознамеривалось действовать на мятежников силою оружия, то они выжидают только первого выстрела, чтобы идти к ним на помощь». Воронцов распорядился оцепить Корабельную двумя батальонами пехоты. Прервали всякое сообщение с городом – мастеровые и матросы не были допущены в мастерские и свои экипажи. Чтобы «усовестить бунтовщиков», пустили в ход духовенство.

Сам Воронцов в мемуарах описывал это так: «Мятежники отправились в главную городскую церковь, где заставили священников под страхом смерти совершить благодарственный молебен по случаю истребления чумы и восстановления свободы сообщения».

Протоиерей Софроний Гаврилов явился на площадь с крестом и евангелием. Люди пали на колени, плакали и жаловались, что уже два года лишены всего, едят затхлую муку, вещи все проели, всё, что было деревянной утвари, сожгли, а теперь принялись за двери и даже стропила.

Софроний был именно тем «пастырем», какой нужен был начальству. Он возгласил о «жестоковыйности паствы», о непокорстве и «бесях», обуревающих народ. Люди перестали плакать, безмолвствуя в ответ на укоры.

Тимофей Иванов, квартирмейстер 37-го флотского экипажа, человек атлетического сложения и самого кроткого нрава, сказал людям те слова утешения, которых ожидали они от Софрония.

Он сказал: «Всё будет хорошо, мы должны доказать им, что чума – выдумка тех, кто заправляет лабазами. Мы не бунтуем, но мы не позволим больше мучить наших людей. Ни одной живой души больше не будет на Павловском мысу».

Тимофей Иванов стал тем человеком, который должен был взять на себя защиту этих людей. Он сказал им, что хотя они не бунтари, а «добрая партия» и совсем не хотят проливать кровь, но они будут защищаться. Для этого нужны отряды, а оружие они достанут.

В Корабельной собрали три отряда, в которых были и женщины. Многие из младших офицеров армии и флота тайно сговаривались со слобожанами и помогали им в обучении военному делу.

Что касается матросов, то все экипажи выражали готовность помочь слобожанам и быть с ними в трудный момент. Со 2 июня Корабельная слобода превратилась в осажденную крепость. «Добрая партия» разработала план действий. Надо было начать с уничтожения тех, кого народ считал виновниками всех бедствий. Это были Столыпин с его ближайшими приспешниками, члены продовольственной комиссии, члены медицинского совета, флотский начальник и несколько офицеров, отличавшихся особой жестокостью в расправах с матросами и солдатами. Главной, по мнению «доброй партии», задачей было получение письменных свидетельств о том, что никакой чумы в Севастополе до сих пор не было и что она есть выдумка властей, желающих поживиться за счет народных бедствий.