Таврида: земной Элизий

С первого же дня стало ясно, что людям грозит голод. Комиссары раздавали муку и прогорклую солонину. К лету в Корабельной слободе оказалось несколько больных. Как только обнаруживали больного – подозревали чуму. Врач Ланг и лекари Верболозов и Шрамков являлись ежедневно. Они ходили с охраной, и на них были маски и перчатки, делавшие их похожими на дьяволов. Почти всегда они были навеселе и позволяли себе безобразные шутки с женщинами.

Первый случай чумы был обнаружен в Корабельной. Жирный пьяный Ланг добрался до хибарки старого матроса Кудрявцева, который лежал после сердечного припадка. Ланг посмотрел на него издали и кивнул. Ему было совершенно ясно. Вслед за тем явились дюжие молодцы, имевшие уже и в самом деле дьявольское обличье. Они были зашиты в кожаные костюмы, вымазанные дегтем, а капюшоны прикрывали их лица. Это были мортусы, прозванные в народе «колдунами», – их брали из уголовных, которым терять было нечего. Всегда они были пьяны и распевали зазорные песни.

Люди в ужасе расступались при виде длинных палок с крючьями. По рассказу очевидца, «с воплями слились крик собачонки и визг поросенка, раздались тяжелые удары, под которыми и крик собачонки, и визг поросенка через минуту умолкли». К счастью для себя, старый матрос умер раньше, чем крючья мортусов стащили его с кровати и поволокли в карантинную яму. Зато они не пощадили старуху, молодку и двух малюток. Их поволокли в карантин потому, что они были носительницами заразы. Молодка сопротивлялась отчаянно, защищая детей. Ее привязали за голову и за ноги к водовозной бочке и волочили по улице Корабельной слободы вниз, к морю, разгоняя толпу, хранившую гробовое молчание. Хибарка горела – ее зажгли, чтобы «предотвратить заразу».

С Павловского мыса, где располагался карантин, никто не возвращался. «Кроме мертвых тел, сюда в чумное отделение под вооруженной стражей приводились семейства, постигнутые злополучием через смерть кого-либо из их сочленов».

Английский метод предупреждения чумы состоял в том, что подозреваемых обливали холодной водой по нескольку раз в день. Им не разрешали брать с собой одежду и выдавали лоскут полотна, которым покрывались они, ложась на дощатые нары в карантинных сараях. В дощатых сараях этих не было ни полов, ни окон, ни потолков, и холодный ветер гулял под жиденькой крышей. Микстура была одна для всех, страдали ли поносами, сердечными припадками или ревматизмом. Это был какой-то особый состав доктора Ланга, и восемьдесят человек отправились от нее на тот свет без всякого замедления. По мнению доктора Ланга, все больные были чумными или носителями чумы. Обливания и обсыпания мучительно едким порошком достигали цели, людей становилось всё меньше и меньше (но провиант выписывался и на мертвецов).

В городе то и дело появлялась грязная телега, употреблявшаяся для ночного «золота» и дохлых собак. Теперь в нее клали всех слободских покойников и увозили на свалку за город, где вырыты были глубокие братские могилы в виде траншей. Эта же телега являлась и за теми несчастными, которые, прежде чем успокоиться, выдерживали карантинное «леченье».

Доктор Ланг был не из тех, которые задумываются. Дела его шли прекрасно, и Столыпин поговаривал о том, что за усердие его ожидает награда. Вернувшись из зловещих своих обходов, он неизменно являлся в «хорошем обществе», т. е.главным образом за столом у губернатора. Самое удивительное было то, что никто из «хорошего общества» не боялся заразы.

На Графской и в прилегающих улицах обстояло всё благополучно. Голод мучил лишь бедняков. Столы богачей и сановников были полны по-прежнему. В городе появились новенькие экипажи и расфуфыренные дамы, которых не было раньше видно. Провиантские чиновники раздобрели, расширились в плечах. У них появилась особая походка с торопливой развалкой. Еще бы… Не на них ли лежали все заботы о «карантинном термине»?

Лекари Верболозов и Шрамков, как говорится, дорвались до малинки. Если кто-либо из слобожан нуждался в медицинском осмотре, так это были женщины. Молодых женщин Верболозов раздевал догола и творил всякие неблагопристойности, запугивая несчастных Павловским мысом. И Верболозов, и Шрамков с утра выходили на охоту и ловили молоденьких девчат, не гнушаясь, впрочем, и матерями семейств, если они были недурны собой.

Мать троих детей Анна Кириллова, которая славилась своей красотой, была упрятана за строптивость в карантин. Там умерла она, как мученица, оплакивая своих малышей.

ii

Прошли лето, зима, еще лето и еще зима. Последняя в жизни севастопольских слобожан зима была сурова не по-черноморски. Матросы не могли доставить своим семьям даже воды. Работающие в доках не могли принести к своему очагу ни одной щепки. Охрана Корабельной по секретному распоряжению Воронцова была усилена.

Дети стали совсем прозрачными. Те из них, которые могли еще двигаться, сползали к морю и питались медузами и горькой тиной, которая немножко пахла рыбой. Женщины от голода, горя и тоски по работе потеряли человеческий облик.

Они становились всё злее и злее.