Таврида: земной Элизий

Воронцов всегда стремился к славе и ждал ее. В годы военной службы он хотел славы самого храброго, самого требовательного, но и самого справедливого командира. Но хотя он был отменно храбр, а его солдаты имели сытый вид, доброй славы у Воронцова не было. Потом он ждал славы преобразователя Южной России. Казалось, он ее заслужил: все удивлялись перевальной дороге, роскошным дворцам, паркам, подвалам и мускатным винам, гравюрам и раскопкам. Но слышны были только трубы и фанфары Левшиных, Щербининых и прочих чиновников канцелярии Воронцова. Другие молчали. Впрочем, не все.

В начале 40-х годов в Одессу прибыл ревизор А.П. Толстой, который сделал затем царю такое донесение о воронцовском режиме на юге: «Поборы, злоупотребления, беспорядки и преступления здесь так велики, что я недоумеваю о числе лиц замешанных. Злоупотребления эти продолжаются с лишком 17 лет[80], и если в Одессе всё делается в глазах генерал-губернатора, то что же должно быть в других губерниях».

Вряд ли в словах Толстого была какая-нибудь напраслина.

Мятежные слободы

3 июня 1830 года в Севастополе были ниспровергнуты все власти города.

Из донесения жандармского майора Локателли шефу жандармов графу А.Х. Бенкендорфу

Принять решительные меры!

Граф М.С. Воронцов – адмиралу С.К. Грейгу

Воронцов гордился тем, что поборол чуму в Одессе, и теперь пресекал ее в самом зародыше в Севастополе. Всё дело было лишь в правильной новейшей английской методе: в обсыпании каким-то особым порошком, в холодных купаньях (да, да, лучший способ к оздоровлению, применяемый в Англии) и в особой изоляции. Нужны были меры предупредительные.

В канцелярии Воронцова строчили приказы о «карантинном термине» и предлагали генералу Столыпину обратить особое внимание на Корабельную и Артиллерийскую слободы. Воронцов был хорошо осведомлен об этих слободах на основании лежавшей перед ним карты Севастополя и статистических записей, старательно переписанных Щербининым. К этому еще прибавлялись донесения доктора Ланга о подозрительных заболеваниях среди матросов и мастеровых. Материал был вполне достаточным, но Воронцов счел бы весьма неуместным, если бы из чистеньких статистических тетрадок вдруг бы высунулись старая панева тощей слобожанки, или слободская корова со сморщенным сухим выменем, или показались опухшие, струпьями покрытые ноги строителя доков. К чему бы это всё?

Распоряжение о чумном карантине неприятно подействовало на севастопольского военного губернатора Столыпина. Генерал-лейтенант Николай Алексеевич Столыпин имел военные заслуги и считал, что ему не грех отдохнуть. Теперь, на пятидесятом году жизни, любил он покой и тишину. Севастополь, казалось, был подходящим местом для такого человека. При наличии деятельного Грейга и попечительного Воронцова можно было спокойно сидеть за чайным или ломберным столом. Можно было часами лежать на диване, созерцая морскую гладь и движение кораблей.

И вдруг эти неприятные хлопоты. Впрочем, у генерала были хорошие помощники, искательный и быстрый в делах градоначальник Херхеулидзе и жандармский майор Локателли. Херхеулидзе был глуп, бесчестен и жесток, но незаменим угодливостью своей и уважением к начальству. Майор Локателли ничем не отличался от других майоров, носивших голубой мундир, хотя составил себе некоторое имя во время процесса декабристов. Начальство на него полагалось. Эти-то два чиновника и должны были начать в Севастополе борьбу с чумной заразой, согласно английской методе Воронцова. В основе методы были меры предупредительные.

i

Была весна, и весеннее солнце вселяло надежду в слободских бедняков. Теплая, увлажненная земля огородов растила драгоценные овощи. Море предвещало хороший улов, а слободские коровы и козы досыта наедались травой на дальних ухожах, еще не пересохших и не вытоптанных.

Херхеулидзе разом покончил со всеми надеждами.

В один из первых майских дней 1828 года жители Корабельной и Артиллерийской слобод, проснувшись, оказались запертыми. У края Южной бухты, на хребте, у перевоза, стояли вооруженные отряды и на работу выпускали с особым осмотром. Пастуха, выгнавшего скотину, не пустили обратно в слободу, а женщин, пытавшихся выйти в поле, поймали и наказали розгами. Нельзя было проникнуть в город, чтобы отнести или взять стирку у господ офицеров. Нельзя было выйти на базар, чтобы продать несколько яиц и купить хлеба. Рыболовные снасти оказались в руках охраны.

Женщины, бросив детей и дом, целые дни стояли у застав, добиваясь, чтобы их пустили на огороды. Они истошно кричали, требуя свою скотину, и ругали солдат. Охрану ставили из самых надежных, а слабонервных и жалостливых наказывали линьками. В слободах появились квартальные комиссары, которым были поручены провиантские дела.