Таврида: земной Элизий

Было бы несправедливо умолчать о том, что Крым-Гирей умер как человек, любивший радости жизни и тем не менее стоик. Он велел музыкантам исполнить самый веселый танец и за минуту до смерти хохотал.

Трофей фельдмаршала Румянцева

Судьба побед меня лишила.

Г.Р. Державин

Один старый солдат рассказывал, что при Румянцеве «хотя и жутко было, но служба веселая, молодец он был, и как он, бывало, взглянет, то как рублем подарит и оживит нас особым духом храбрости».

Возможно, что солдат был участником достославной Кагульской битвы. Тогда турки с татарами шли лавиной, и одна только пестрота одежд и бунчуков могла вызвать страх у неприятеля. Притом русских было вдесятеро меньше, чем турок.

И вот, когда полки смешались, Румянцев, уже довольно грузный, с юношеской легкостью вылетел вперед, крича: «Стой, ребята!»

В обычной жизни Румянцев не всегда был велик: не без подозрительности, обидчив, раздражителен. Но все эти черточки стушевывались, когда Румянцев бывал в деле. Здесь проступал цельный характер полководца даровитого и своеобычного.

Дело, о котором надлежит нам коротко рассказать, – это так называемая первая турецкая война 1768–1774 годов, которую иногда именуют Румянцевской. Из такого наименования следует, что роль Румянцева в этой войне была велика. И действительно, самое беглое обозрение событий показывает, что Румянцев был не только полководцем, решившим исход войны, но и мудрым дипломатом, действовавшим без промаха:

Что, положа чертеж и меры,
Как волхв невидимый, в шатре,
Тем кажет он в долу химеры,
Тем в тиграх агнцев на горе…

Эти строки Державина, быть может, лучше передают истинный характер полководца Румянцева, чем многословные воспоминания и биографии. Если не считать тех случаев, когда Румянцев знал, что присутствие его на передовой линии необходимо, деятельность полководца сосредоточивалась в его походной палатке. Там спокойно занимался он планами операций, не покладая рук и держа в них не только вверенную ему армию, но и всё дело войны. Изучение и расчет были главными правилами Румянцева.

Изучение врага состояло у него не только в сборе подробных сведений о численности, материальном состоянии и духе неприятельской армии, но и в глубоком понимании того, что происходит внутри воюющей страны. То, как повел Румянцев мирные переговоры с Турцией в 1774 году, было результатом его изучений. Он знал, чего можно добиться при данных условиях, и потому был неумолим и неуклонен.

Румянцев ведал в мельчайших подробностях состоянием своей армии. Именно от этого происходили «разные неудовольственные замашки», которыми он раздражал императрицу. В периоды самые победоносные Румянцев писал в Петербург мрачные письма по поводу численности армии, подвоза питания, фуража и даже по поводу собственной особы, якобы не имеющей сил для ведения дел. На «высочайшее» повеление в феврале 1773 года – «перешед Дунай, атаковать визиря и главную его армию», т. е. идти на Константинополь, – Румянцев ответил исчислением недостатков армии в количестве войск и снабжении, а затем прибавил: «Не имев и в лучшем веке[27] больших способностей и искусства, в преклонном ныне чувствую, если не от долговременных трудов, то от частых припадков, всю слабость и оскудение в силах и не могу иметь довольной доверенности к своим средствам и мероположениям». После такого предисловия были взяты Туртукай и другие турецкие крепости, и румянцевская армия, переправившись через Дунай, двинулась к Силистрии.

Неоднократно Екатерина торопила Румянцева, побуждая его к более решительным и, как ей казалось, энергичным действиям и возмущаясь длительными заминками и отсиживаниями полководца. Меж тем эти заминки (в Подолии в мае 1770 года, на левом берегу Дуная в 1771 году и, наконец, близ Силистрии в 1773 году) были необходимы; они делались для сильнейшего удара и состояли в проверке сил, подкреплениях, перегруппировках частей, на которые был мастер Румянцев, и, наконец, просто в отдыхе, необходимом для армии. Неторопливая осторожность составляла главную черту Румянцева. Эту благоразумную неторопливость в деле, подобную тихому, но непрерывному журчанью ручья, Державин противопоставлял прерывистому буйному «стремлению» водопада. Дела Румянцева сравнивал он с делами Потёмкина («Водопад»).

Война, которую вел Румянцев, не была молниеносной. Это были обдуманные удары наповал, верный выигрыш.

Последствия ее были крепки и основательны.

Война 1768–1774 годов была объявлена султаном Мустафой III в припадке гнева и раздражения, но ее уже давно готовил крымский хан, и опорой для него были восточные планы Западной Европы: Фридриха II, именуемого Великим, а затем (после того как король заключил русско-прусский договор) короля Людовика XV.