Таврида: земной Элизий

Секретарь Ибрагима-паши, описывая события весны 1771 года, обвинял в бездельничанье турецкого военачальника Абазех-Хасан-пашу и начальника турецкой эскадры Хасан-пашу. В то же время он утверждал, что во всём виноваты татарские мурзы, которые уговорили хана передать им командование, и что не будь этого, да еще измены ногайцев, турецкие сераскиры, несмотря на бездельничанье и казнокрадство, непременно отстояли бы Крым. Вот что рассказывает почтенный турецкий историк Васыф о том, как русские взяли Перекопскую крепость: «Гирей, прибыв в Бахчисарай, предался отдохновению, а прибывший с ним комендант новой крепости Ени-Кале и крепости Рабата Вали-Абазех-Мухамед-паша с двадцатью двумя свитскими расположился гостить в веселом Ярым-Стамбуле. Вместо того чтобы готовиться к встрече неприятеля, Селим-Гирей занялся благоустройством достойного его сана бахчисарайского дворца». Ибрагиму-паше пришлось действовать одному. Он вывел войска «из зимовки в поле и стал дожидаться движения неприятеля, как вдруг пришло известие о том, что около тридцати тысяч гяуров с шестьюдесятью тысячами ногайских татар начали осаждать крепость Ор»[29]. Когда хан узнал об осаде, то он, хотя и поспешил на помощь с находившейся при нем толпою татар и выказал ревность, «но те, кто был с ним, не выносили пушечных выстрелов… Гяуры же, с устранением затруднений, стеснили крепость, и сколько находившиеся внутри ее мужественные сорви-головы не показали самоотвержения, чтобы отбить их, но так как средства к отражению истощились, то неприятель наконец-таки овладел крепостью и, держа в своих руках твердыню, служившую как бы ключом Крыма, достиг цели, с давних пор таившейся в его сердце».

После того как русские войска взяли Op-Капу, Бахчисарай, Гёзлев, Карасубазар и казавшуюся туркам несокрушимой древнюю Кафу, великому визирю ничего не оставалось, как положить к ногам падишаха соображения о мире.

Блистательная Порта вынуждена была перейти к мирным переговорам. При этом Австрия и Пруссия в лице Цегелина и Тугута вызвались играть роль миротворцев. Как повествует Ресми-эфенди, «на приготовления их к отъезду удержано было несколько мешков денег и все они, с суетным великолепием, прибыли в Адрианополь».

Однако Румянцев, видя в прусской дипломатии «волчий рот и лисий хвост», отклонил участие посредников. По словам того же Ресми-эфенди: «Москвитянин сказал: наша Дверь самостоятельна и не нуждается в посредничестве никакой другой Двери; дело наше с Высоким Порогом решим мы сами».

Дело шло о Крыме и его портах, и с Высоким Порогом было не так уж просто сговориться; переговоры требовали терпения и искусства. Со стороны Порты выступал Осман-эфенди, по мнению Ресми-эфенди, «лицо зловещее, тщеславившееся быстроподвижностью своих челюстей». Он заявил, что имеет приказание падишаха «кончить это дело деньгами», и «питал надежду, что, повторяя: “Денег не берет – дело не пойдет!” – этого рода прибаутками москвитянина утомит и переуверит».

Русский уполномоченный решительно настаивал на освобождении татар от турецкой зависимости.

Осман-эфенди считал «эту речь непристойной» и противной магометанским законам. Он кричал: «За Аллахов завет вся Анатолия поднимется!.. Вселенная будет вывернута вверх ногами» и т. п. Наконец, никого не запугав, он удалился к Порогу Счастья.

Визирь поверг крымское дело к ногам падишаха. Находившийся там же Осман-эфенди начал «врать и хвастать ‹…› и своим цветистым языком и несколькими раззолоченными фразами лести ‹…› смутил светлый разум убежища мира… В заключение у Порога все кричали: “Нельзя, нельзя! В народе непременно вспыхнет усердие за веру! Гяура мы еще на славу отделаем саблей и тогда заключим мир, какой нам самим будет угоден!..” Один только великий муфтий хранил молчание: он был убежден, что мы не выторгуем у судьбы ничего лучшего».

Румянцев думал о судьбах так же, как премудрый муфтий. Он был уверен в хорошем для России исходе. Но, несмотря на ядовитые стрелы из Петербурга (из сфер Военной коллегии), не торопился, размеряя силы. Он вернулся к войне не раньше, чем убедился в бесполезности дальнейших переговоров. Новый уполномоченный, назначенный Портой, был сговорчивее, однако в главном держался старого.

В 1773 году возобновились бои. «Подкусывая» врага, Румянцев готовил переправу через Дунай. По своему обыкновению, он не только не хвалился скорой победой, но в письмах к Екатерине преувеличивал бедственное положение армии, бескормицу, плохую погоду и свою беспомощность по причине лихорадки, приковавшей его к постели. Он выражал надежду, что ему разрешат, по крайней мере, отлучиться «куда-нибудь под кров ради спасения последних его жизненных сил».

Между тем, подготовившись, в апреле 1774 года Румянцев двинул дивизии на переправы. За Дунаем русские войска отрезали вражеские коммуникации и сообщение армии с сердцем страны. Генерал Каменский осадил Шумлу и запер неприятеля в этой крепости, где находились «священное знамя и все столбы и подпоры государства».