Таврида: земной Элизий

Фаворит Софьи, честолюбивый Василий Голицын написал трактат о Крымском ханстве и план присоединительного похода. Царевна Софья, думая больше о славе, чем о делах государства, доверилась Голицыну, натворив немало бед обременительным и бесполезным походом в Крым.

Азовские походы Петра I и его замыслы относительно Крыма подготовили события екатерининского времени.

В начале царствования Екатерины II какой-то русский патриот (имя свое он скрыл от потомства) подал записку «О Малой Татарии», в которой показывал неизбежность присоединения Крыма.

Вскоре об этом заговорили многие. Канцлер Безбородко, вместе с Потёмкиным занятый восточным вопросом, в 1776 году представил пространную записку под названием «Картина, или Краткое известие о Российских с татарами войнах и делах». Записка эта кончалась исчислением всех причин, по которым дальнейшее существование Крымского ханства представлялось немыслимым. По-видимому, Безбородко не сам сочинял эту записку, а воспользовался анонимным «Рассуждением молодого российского патриота о бывших с татарами делах и войнах и о способах, служащих к прекращению оных навсегда».

«Рассуждение» начинается прологом к истории золотоордынского нашествия. «Ужасная и притом печальная картина, а именно вся Россия, раздробленная на части и в собственной своей крови плавающая. В одной ее стороне виден возженный татарами пламень, пожирающий города и селы, в другой их меч, сверкающий над головами наших предков».

Дальше автор перечисляет бедствия, терпимые Русью от Золотой Орды, облегчение после того, как пало Казанское царство, и неисчислимый урон от крымцев.

«Рассуждение» заканчивается решительным суждением о том, что «сколь нужно принять добрые меры проживу сих наших вечных неприятелей, дабы единожды навсегда привести себя от них в безопасность и тем доставить отечеству своему надежный покой, к чему ныне, кажется, наиудобнейшее есть время и случай».

Кто был автором этого рассуждения, остается загадкой. Но примечательно, что Потёмкин отчасти воспользовался советом безымянного патриота: применить к Крыму способ действий, который в свое время принес успех Грозному. Способ этот состоял в том, чтобы обратить себе на пользу продажность и распри татарских князей.

Хотя крымскими делами ведал главнокомандующий фельдмаршал Румянцев и хотя назначенные в Крым Долгорукий, Прозоровский и наконец Суворов подчинялись его распоряжениям, после 1774 года всё было в воле Потёмкина.

Похоже было на то, что оркестром управлял не дирижер, стоящий перед музыкантами, а другой – невидимый для публики, которому и подчинялись музыканты…

Дела шли в порядке, предначертанном Потёмкиным, и всё складывалось благоприятно. Явился претендент на ханский престол, калга Шагин-Гирей. Наблюдательный Румянцев об этом человеке сказал, что «он собенность свою (т. е. свою особу) всему предпочитает». Действительно, Шагин-Гирей считал себя рожденным для высокого полета (недаром его имя по-турецки означает «сокол»).

Историк, подобный Ресми-эфенди, умеющий рядить иронию в пышные одежды восточного слога, наверное, сказал бы, что «честолюбие пожирало Шагин-Гирея с ранних лет, что оно рано погасило румянец щек Шагин-Гирея и зажгло алчным блеском его глаза, что он уже с молоком своей матери пил желчь обид и яд подавленных стремлений».

Историк, обладающий восточным слогом, сказал бы, что ветви древа Гиреев так переплелись, что одна уничтожала другую. Отец Шагина, Мухамед-Гирей, был отстранен от бахчисарайского престола стараниями своих родственников. Ему пришлось кончать свои дни в адрианопольском имении, где он и оставил плачущий гарем и полдюжины сирот. Опека над детьми была такова, что матери Шагин-Гирея пришлось искать убежища в Фессалониках. Там ее старший отпрыск Шагин-Гирей приобщился к усладам жизни, не стесненной Кораном.

Когда Шагину исполнилось двадцать лет, его дядя, воинственный Крым-Гирей, призвал его в Бахчисарай и назначил сераскиром Ногайской орды, рассчитывая, что Шагин легко разберется в хитростях ногайцев, не всегда безопасных для Бахчисарая.

Ногайцы сохраняли дух Золотой Орды, соединяя безудер-жную отвагу с лисьей, трусливой хитростью. Они не были искушены в большой политике, и их дипломатия сводилась к выгодным для Орды сделкам.

Шагин-Гирей легко добился того, что стал правой рукой Джан-Мамбета-бея, главного мурзы Едисанской орды, кочевавшей меж Дунаем и Кубанью. Вскоре мурза сказал о Шагине: «Из всех Гиреев один этот султан народом любим». Старая лиса Джан-Мамбет-бей учуял в Шагин-Гирее союзника во всяком деле, если оно тешило его самолюбие.

Дядя Шагина, хан Крым-Гирей, тоже был ставленником Ногайской орды, и до поры до времени ногайцы оставались верны этому хану. Как мы увидим, Крым-Гирей ошибался, считая ногайцев вечными врагами России, но в походе 1768–1769 годов они еще были опорой хана.