Таврида: земной Элизий

Сераскир Шагин-Гирей предводительствовал ногайскими отрядами в злополучном для Крым-Гирея походе в Новую Сербию. Он был в числе немногих, кому удалось бежать вместе с ханом Каплан-Гиреем после разгрома татарских войск под Хотином. Его отряды, отступившие за Прут, оказались в окружении русских. Шагин-Гирей явился к лиману (о. Березань) и держал совет с ногайскими мурзами.

С этого времени туманные замыслы Шагин-Гирея стали принимать более ясные очертания. Он убедился в том, что сила на стороне России.

После позорного поражения турок в этой войне веления Стамбула стали сомнительными для татар. Не только ногайцы, но и многие другие крымцы склонялись к отпадению от Турции.

Ногайцы были готовы изменить Бахчисараю и начали переговоры с Россией о возвращении пленных отрядов. Условием возвращения ногайцев русские поставили отказ Орды от турецкого подданства. Джан-Мамбет сказал русскому послу Веселицкому, что «Шагин-Гирей предан безмерно России» и что «благонамереннейшие из татар очень бы хотели видеть его ханом».

Вряд ли Веселицкий верил в «безмерную преданность» калги Шагин-Гирея, еще не успевшего износить одежд, в которых воевал против России. Но честолюбивые замыслы калги были связаны тогда с отъединением ханства от Турции. Тем самым Шагин мог стать союзником русской политики. Следовало поощрять молодого честолюбца. Потёмкин счел это полезным.

В Петербурге пожелали услышать подробный доклад о крымских делах и вызвали Шагин-Гирея. Он прибыл в Петербург 20 ноября 1771 года и оставался там целый год.

Поездка была гибельным соблазном для завистливого калги.

Петербургские дома показались ему дворцами, а лакеи, прислуживавшие за столом, более значительными особами, чем любой из крымских беев. Очутившись в залах, наполненных коврами, фарфором и бронзой, сераскир Ногайской орды почувствовал неодолимое желание завести всё это в своем ханстве. «Первенствующий министр», или «верховный визирь» Панин быстро раскусил характер калги и спешил ослепить его столичным блеском.

Честолюбие калги и его недальновидность были очевидны, но вместе с тем и полезны для русской дипломатии. Он напустил на себя важность и требовал знаков уважения к его достоинству, выражаясь в таком замысловатом стиле: «Хотя я не более как глыба земли, но древнего поколения Али-Чингиз-хана!» Калга заявлял, что «в его кармане лежит всё то, что касается татарского народа». На этом основании он выманивал у Екатерины деньги и подарки (ведь при всей «образованности» калга недалеко ушел от тех своих предков, которые, явившись с посольством, выторговывали у Москвы «поминки опришные» или «девятные»).

Из докладов Шагин-Гирея о положении в Крыму были сделаны выводы, которые дополнили наблюдения русских послов и военачальников (Долгорукого, Щербинина и других). Картина складывалась жалчайшая. Видна была полная нежизнеспособность Крымского государства, меж тем как сам калга предполагал для ханства грандиозное будущее.

Наконец Шагин-Гирей отправился восвояси, окрыленный желанием устроить в Бахчисарае свой Петербург и приобщить татар к европейской цивилизации. Он был уверен в себе (а еще больше в силе русского оружия), но, как человек недальновидный, начал, как говорится, с ходу.

Шагин-Гирей явился в Бахчисарай русским вельможей в пышном экипаже, вместо того чтобы явиться конным в сопровождении конников, как подобало военачальнику и калге. Он привез с собой петербургских слуг и столько «ухищрений неверных», что мусульмане, видя все эти предметы роскоши, сплевывали на сторону и бормотали не то молитву, не то ругательства. Еще не сделавшись ханом, Шагин-Гирей взял так круто, что должен был свалиться на повороте.

Даже старая лиса Джан-Мамбет-бей стал поводить носом, почуяв запах чего-то чужого. Ведь он всё-таки оставался диким кочевником и ничего не понимал в делах просвещения. Шагин-Гирею было трудно теперь разговаривать с такими людьми. Он признавался приехавшему с ним русскому посланнику: «Я зашел в лес, издавна без присмотру запущенный; если я не смогу искривившееся по застарелости дерево распрямить, то буду его срубать». Калга говорил это с гордостью, вообразив себя деятелем, подобным русскому исполину Петру. Между тем (это случилось очень скоро по возвращении Шагин-Гирея из Петербурга), ему пришлось бежать под укрытие русских пушек, умоляя не выдавать его тем, кого он собирался «преобразовывать».

Шагин-Гирей, явившись в совет, потребовал выдачи тех, кто возмущает спокойствие в стране. Он вел себя как человек, за которым огромная сила. Никто в совете не сказал ни да, ни нет. Старики, мутившие воду, сидели с видом великих мудрецов. Чем глупее поступал калга, тем легче было вести темную игру. Калга сказал: «Вы доведете меня до того, что я буду вынужден покинуть свое отечество».

В совете ему сказали: «Мы тебя не удерживаем».