Таврида: земной Элизий

Настала пора действовать в отношении Крыма. Некоторые из ногайских орд оказались отрезанными от своих кочевий и потому соглашались на любые условия, лишь бы вернуться в свои степи. Переговоры с этими татарами и завязали узел новых отношений с ханством, весьма важный в дальнейших событиях.

После того как Бендеры и Измаил были взяты, турки опасались наступления русских войск на Стамбул, и им было не до Крыма. Правда, хан Каплан-Гирей отправился в Бахчисарай готовить оборону, но от него ничего хорошего не ждали. Он проявил крайнюю нерешительность в сражениях и крайнюю настойчивость по части выманивания из казны денег. Вот и теперь он требовал для обороны тысячу кисетов акчэ и заявлял, что если эти деньги не будут присланы в течение сорока дней, он не отвечает за полуостров. В Стамбуле решили, что лучше сменить хана, чем рисковать такой большой суммой. Хан Каплан-Гирей был отправлен в Румелию, а новый хан Селим-Гирей III преспокойно поживал себе в свое удовольствие в деревне на берегу Дуная, собираясь совершить набег на русские владения, когда река замерзнет.

В это время русской дипломатии удалось очень многое сделать внутри самого ханства, продолжая переговоры с ногайцами об отпадении Крыма от Турции.

Фельдмаршал Румянцев был командующим первой армией. Вторую, направленную на Крым, возглавлял Панин, а затем, после его отставки, – Долгорукий. Однако сердце и мозг всей войны сосредоточились в армии Румянцева не только потому, что все операции Румянцева были талантливы, но и потому, что исход войны зависел от дел первой армии.

Как только Турция от наступления перешла к обороне, пора было начинать борьбу за Керчь и Ени-Кале.

Тогда-то крымские дела и были поручены человеку, которого считали достаточно исполнительным и смелым. Это был Василий Михайлович Долгорукий.

Свое первое воинское отличие этот полководец получил при штурме Перекопа в 1736 году и, следовательно, хорошо представлял себе условия предстоящей операции.

Ко времени похода, т. е. к лету 1771 года, хан Селим-Гирей прибыл в Бахчисарай, не сделав ничего путного в порученном ему на Дунае деле. Чурук-су была рекой нисколько не хуже Дуная, если рассматривать реки с той точки зрения, что на их берегу можно сорить деньгами и пировать. Бахчисарай в этом смысле был, конечно, удобнее, чем придунайская деревушка Баба-даг, где перед этим развлекался хан.

Что касается сераскира турецких войск Ибрагим-паши, то он, как нарочно, весьма походил на татарского хана – оба они занимались «ничегонеделанием» (как выразился турецкий историк): один – в Бахчисарае, а другой – в Кафе. Селим-Гирей был настоящим слугой Порты и не помышлял о самостоятельности Крыма, подобно некоторым из Гиреев. Он был вполне доволен милостями падишаха. Когда ширинские мурзы передали Селим-Гирею предложение Долгорукого договориться о независимости Крыма, хан искренне возмутился.

Но, как утверждает турецкий историк, «по простоте характера», т. е. по глупости, хан согласился передать командование татарской армией татарским сераскирам, не оповещая о том турецких, пребывавших в своих кафийских сералях в полной беспечности. Вот почему, утверждают турецкие историки, Крым и был так быстро занят русскими войсками.

Так или иначе, но даже в изложении турецких патриотов дела Блистательной Порты были неважные, и трудно было выбрать время более удачное, чем весна 1771 года, для того чтобы освободить Крым от турецкой зависимости. Сераскир Ибрагим-паша «неоднократно посылал к Порогу Счастья и в главную армию доклады, извещения, представления и сообщения о сношениях с гяурами пришедших из Бендер ногайцев и мурз и относительно потребных на восемьдесят пятый год гиджры (т. е. на 1770–1771 годы) в достаточном количестве денег, провианта, войска, пушкарей, бомбардиров и минеров». Но Стамбул не внял его просьбам.

Ибрагим-паша (по словам его секретаря) «для удовлетворения роптавшего войска продал или заложил все имевшиеся у него драгоценные вещи». А в это время кафийский дефтердарь Эмин-бей, получив сто кисетов акчэ, отпущенных из главной армии на крымскую армию, разменял их в Килии и Аккермане и двадцать кисетов издержал на покупку для себя невольников и невольниц, которых он отослал к себе в Стамбул… Кроме вышеописанного мотовства казенных денег, этот турецкий казначей еще морил голодом татарских солдат. Утверждая, что дикий народ татарский съест что угодно, он «перемалывал в муку гнилые сухари прежнего заготовления и употреблял их на продовольствие войска».