Тавро Лилит (СИ)

Дом на Йоденбрестрат у моста Святого Антония он присмотрел для них с Саскией восемь лет назад. Прекрасный вид на порт, до Амстела рукой подать, летом можно прогуливаться вдоль реки. Дом хороший – три этажа, мансарда, полуподвальное помещение. Очень дорогой. Но он выплатит.

Рембрандт пересёк мост, с которого открывался отличный вид на Чокнутого Якоба, миновал шлюзовые ворота с кольцевым перекрестком Мейстер-Виссерплейн, повернул на Йоденбрестрат и вышел к дому.

Восемь лет назад он перевёз сюда Саскию…

Сегодня дом смотрелся невесело. Впрочем, в ноябре у любого амстердамского дома вид мрачноватый. А это был один из самых унылых осенних вечеров.

Он поднялся по крутой лестнице, на ходу срывая с себя куртку и шарф. Долго расхаживал по мастерской. Какое-то время бесцельно сидел, глядя в пространство, пока не застыли спина и ноги. Дыхание вырывалось изо рта тающими облачками пара. Он поёжился.

Нет, это не просто озноб. Значит, она уже здесь. Явилась и сидит за спиной по ту сторону стола, глядя на него через зеркало, одновременно рядом и в отдалении, отстранённая и такая близкая.

Саския… Один на один с наброском её посмертного портрета. Из углубления подушки на него смотрело лицо девочки-подростка. Странным образом отразилась на ней болезнь, неумолимое время словно повернуло вспять.

Он поёрзал на стуле. Надо бы работать, но из угла послышались тихие всхлипывания.

Зачем она снова пришла…

– Уходи, – тихо попросил он. – Не плачь, пожалуйста, и уходи. Мне надо работать. Ты же знаешь, я ещё не выплатил долг. А нашему сыну нужен собственный дом…

Рембрандт оглянулся. В углу никого не было, только слабое свечение.

Работать, надо работать, вот только руки совсем окоченели.

Рембрандт спустился вниз. Огонь в камине отлично горел, но он зачем-то схватил кочергу и разворошил поленья так, что искры разлетелись красными снопами.

Чистый алый, слегка пронизанный оранжевым… Шафрановые одеяния наложницы на пиру Валтасара… Мерцающее изнутри красное платье Эсфири…

Где, чёрт возьми, он видел эти краски?!

Почтенным амстердамским бюргерам, этим упитанным пожирателям сыра, не по вкусу драматические и горестные сцены, они хотят любоваться на прекрасных молодых женщин, сине-зеленые реки, мирные стада, пасущиеся на лугу…

Правда? Да кому она нужна! В этом-то городе, прославленном лёгкостью нравов, и, тем не менее, полном предрассудков, условностей и крайней регламентации.

Искры вспыхнули и исчезли в глубине камина, а Рембрандт внезапно понял, что после завершения картины ему останется только одно – оглядываться на прошлое, на дорогой сердцу Лейден.

Работать, работать!

Рембрандт вернулся в мастерскую. Взял мастихин, покрыл поверхность холста клеем, затем тонким слоем мела – просвечивая сквозь краску, он придаст загадочное сияние всему, что будет написано поверх него.

Поле готово.

Для художника холст подобен полю брани, на котором развернётся бой света и тени, добра и зла. Победоносные атаки, отступления, гибель. Среди пульсирующих яростью пунцовых тонов вдруг ослепительно вспыхнет золотой… Девочка будет в золотом. Маленькая девочка среди мужчин.

Душа истекает кровью…

Нет-нет, кровоточить способно только телесное. А душа? Даже доктор Тюльп не объяснит, почему его душа истекает кровью, ведь он знает всё, но лишь о человеческом теле.

Рано или поздно простонародью придётся расстаться с суевериями, мол, доктора ковыряются в мертвецах. Недавно муниципалитет дал разрешение на вскрытие трупов, и теперь вскрытие практикуют на медицинских факультетах, а среди просвещённой публики анатомия признана модной наукой. Вся процедура обставляется наподобие театрального представления. Но это всё равно не даёт ответа на его вопрос. Даже доктор Тюльп, автор знаменитых «Медицинских наблюдений», не объяснит, почему его сердце истекает кровью.

Когда это началось? Около года назад, с одного разговора…

…В тот день над Амстердамом висела прозрачная голубоватая дымка. Никаких контрастов. Багровая краска черепичных крыш в белёсом свете северного неба и матовое мерцание воды.

Рембрандт стоял у самого края заключённого в камень потока и смотрел на воду, покрытую мелкой рябью. Он думал о том, как не похожи мутные Амстердамские каналы на величественные чистые воды Рейна. Он мысленно проникал в глубину – донный ил, ракушки, водоросли и что-то ещё, бесформенное, неопределимое, завораживающее.

Его размышления нарушил стук колёс. У въезда на мост Святого Антония остановилась карета. Из-за двери, украшенной гербом с тюльпаном, показался доктор Николас Питерс по прозвищу Тюльп.

Доктор очень богат и объезжает своих больных на карете.

– Доброе утро, господин ван Рейн, что вы здесь делаете? – приветствовал художника Тульп, подходя к нему.

Спокойное лицо, льдисто-голубые глаза, холёные руки…

– Просто смотрю на воду, – ответил ван Рейн. – Мне бы хотелось написать воду, уходящую вдаль, и тяжёлый чёрный баркас, поблёскивающий в лунном свете…