Те, кто уходят

Память Рея путалась и виляла. Его никогда не покидало ощущение, что, как бы хорошо они ни чувствовали себя после секса, как бы Пегги это ни нравилось, ей все равно казалось, будто она упустила что-то самое главное и исправить положение можно только одним способом: «Давай займемся этим еще раз». Или: «Давай уйдем домой пораньше и ляжем в постель». Поначалу это доставляло ему удовольствие, сексуальная девушка, жена-мечта и все такое. Потом стала появляться привычка, даже усталость, которые долгое время – вероятно, месяцев восемь – сглаживались физическим наслаждением, ощущением, что половые органы живут собственной жизнью, даже никак не связаны с ним или Пегги. Рей вспомнил: эта мысль много раз приходила ему в голову, когда он вроде бы не хотел заниматься любовью, а его тело ничуть не возражало. Потом он вспомнил случаи – их было, наверное, три, – когда они ложились в постель, прежде чем отправиться куда-нибудь пообедать, и занимались любовью два раза (для Пегги шесть раз), и Рей становился раздражительным, готовым на резкие замечания в адрес Пегги или кого угодно, часть которых так и остались непроизнесенными, другие были произнесены, отчего он потом испытывал чувство стыда. Он стал придумывать себе разные дела около пяти-шести часов дня, ходил со всякими поручениями или занимался живописью. К тому же он достаточно откровенно объяснил это Пегги: «Если мы ляжем в постель днем, то ночью я буду почти никакой». Довольно мягко сказано. Рей помнил расстроенное выражение на лице Пегги, появившееся тогда и сразу же исчезнувшее. И хотя она больше не предлагала ложиться в постель днем, Рей видел, что поползновения у нее были. Но никто: ни друзья (если бы они знали ситуацию), ни доктор, ни сам Коулман – не мог бы сказать, что он пренебрегал Пегги в постельных делах или же переутомлял ее. (Рей теперь жалел, что не имел друга, с которым можно было бы поделиться. Помогло бы это ему? Общение с Маком, например. Он хотел поговорить с Маком, но потом решил, что знает его недостаточно долго и недостаточно хорошо. Ханжество.) И он ничего толком не сказал об этой стороне их отношений Коулману, который был убежден, что Рей слишком часто домогался Пегги или оскорблял ее. Именно об этом Рей и хотел завести разговор тем вечером на Лидо. Рей знал, что у него ужасный комплекс неполноценности: он боялся, что его неправильно поймут, злостно исковеркают его слова, к этому добавлялось его неумение аргументированно защищать себя или хотя бы заставить себя выслушать – обстоятельство скорее нелепое, чем заслуживающее сочувствия от любого стороннего наблюдателя. Он понимал, что такая большая проблема может распадаться на множество деталей – неадекватные реакции на всякие мелочи, что в конечном счете ведет к паранойе.

И еще один пример того, что они никогда не ссорились, а Пегги желала иметь что-нибудь «получше»: она так и не созрела для того, чтобы иметь детей. Рей очень хотел ребенка – чтобы они зачали его на Мальорке, чтобы она выносила его в Шануансе, а родила в Риме или Париже. Она же всегда говорила: «Пока еще нет… но скоро». Поскольку основные тяготы, связанные с рождением ребенка, достались бы ей, Рей не настаивал и не спорил. А может, нужно было настоять? Он считал, что настойчивость – черта жестокая и вульгарная, и он никогда не стал бы действовать наперекор воле Пегги. Но беременность, возможно, отвратила бы ее от самоубийства. Забавно, но Коулман ни разу не говорил об этом. Вероятно, считал эту тему слишком обыденной. Рей помнил, что поморщился, прочтя постскриптум к одному из писем отца, когда их с Пегги браку исполнился год: «Есть ли шанс на появление внука? Сообщи мне новость». Никаких новостей не было.

Рей чуть приоткрыл большой поцарапанный никелевый кран – потекла струйка горячей воды – и рассеянно натянул на грудь полотенце, которое использовал как мочалку.

Очень жаль, что для Пегги было «недостаточно» ее занятий живописью, что ее не слишком привлекало стремление к мастерству или совершенству (или как уж там это называется), столь бесконечное, огромное и всепоглощающее у таких художников, как Микеланджело, да Винчи, Брак и Клее. Но Рей совершенно не представлял Пегги, занятую упорным трудом, как ее отец. Коулман уж точно умел работать. Рею могли нравиться или не нравиться его картины, но он признавал тот факт, что Коулман отдавался творчеству целиком. Тогда как Пегги посвящала живописи лишь короткое время – три недели тут, три недели там. Рей видел эти ее усилия в Риме в месяцы, предшествующие свадьбе, но на Мальорке даже попыток таких не было. Тот год с лишним, что они провели на Мальорке, показался вдруг Рею долгим медовым месяцем – с точки зрения Пегги. В такой атмосфере создать семью невозможно. Рей вылез из ванны, злясь на себя за то, что в голову ему приходят одни банальности.

Он понял, что все еще болен, и решил сначала выздороветь, а потом уже предпринимать какие-то действия.

8