Те, кто уходит и те, кто остается

Вечером зазвонил телефон – очевидно, это был Пьетро с дочками. Я жестом показала Нино, чтоб молчал, вскочила с постели и побежала отвечать. Я настроилась говорить уверенно и сердечно, но почему-то сразу перешла на шепот, наверное, в душе боялась, что Нино услышит разговор и будет потом надо мной смеяться, а то и расстроится.

– Что ты шепчешь? – не понял Пьетро. – У тебя все в порядке?

Я тут же повысила голос, на сей раз чересчур. Я была очень нежна, поболтала с Эльзой, попросила Деде не доставлять хлопот отцу и не забывать чистить зубы перед сном. Когда я вернулась в постель, Нино сказал:

– Какая прекрасная жена! Какая заботливая мамочка!

– Сам такой, – отрезала я.

Я ждала, когда ослабнет вспыхнувшее между нами напряжение и стихнет эхо голосов моего мужа и моих дочерей. Потом мы вместе пошли в душ – для меня это было в новинку и очень понравилось: я с удовольствием мыла его и позволяла ему мыть себя. Потом я стала одеваться. Я снова прихорашивалась, на сей раз у него на глазах и – неожиданно – без всякого волнения. Он зачарованно смотрел, как я примеряю разные платья, как наношу макияж, то и дело подходил ко мне со спины, целовал в шею, запускал руки в вырез декольте и под юбку, несмотря на мои шуточные протесты: «Прекрати, мне щекотно! Смотри, мне придется заново краситься! Ой, ты сейчас на мне платье порвешь!»

Я настояла на том, чтобы он вышел один и ждал меня в машине. Конечно, соседи были в отпусках, дом наполовину пустовал, но я все равно боялась, как бы кто-нибудь не увидел нас вместе. Мы поехали ужинать, с аппетитом ели, много говорили и еще больше выпили. Вернувшись домой, мы снова легли в постель, но всю ночь не сомкнули глаз.

– В октябре я еду на пять дней в Монпелье, – сказал он мне. – На конференцию.

– Отдохни хорошенько. С женой?

– Я хочу поехать с тобой.

– Это невозможно.

– Почему?

– Деде шесть лет, Эльзе три. Я должна думать о них.

Мы заговорили о нашем положении, впервые произнеся такие слова, как «брак» и «дети». От отчаяния мы снова занимались сексом, после секса опять переходили к отчаянью.

– Мы не должны больше видеться, – прошептала я наконец.

– Если для тебя это возможно, отлично. Для меня нет.

– Это все болтовня. Ты знаешь меня с детства, и ничего, все эти годы обходился без меня, жил полной жизнью. Ты быстро меня забудешь.

– Обещай, что будешь звонить мне каждый день.

– Нет, я не буду больше тебе звонить.

– Если не будешь, я с ума сойду.

– Это я сойду с ума, если и дальше буду о тебе думать.

Мы с мазохистским удовольствием исследовали тупик, в который сами себя загнали, и так старательно перечисляли все препятствия и препоны, что в конце концов поссорились. Он уехал в шесть утра весь на нервах. Я убрала дом, поплакала, села за руль и всю дорогу надеялась, что никогда не доберусь до Виареджо. На полпути я сообразила, что не захватила ни одной книги, чтобы хоть чем-то оправдать свой отъезд. «Оно и к лучшему», – подумала я.

115

Эльза очень мне обрадовалась. «Папа совсем не умеет играть», – сказала она сердито. Деде защищала Пьетро и нападала на сестру, дескать, та слишком маленькая и глупая и сама портит все игры. Пьетро смотрел на меня, не скрывая дурного настроения.

– Ты что, не спала?

– Плохо спалось.

– Нашла нужные книги?

– Да.

– Где же они?

– А где им быть, по-твоему? Дома. Я проверила все что надо, и все.

– Почему ты злишься?

– Потому что ты меня злишь.

– Мы вчера звонили тебе второй раз. Эльза хотела пожелать тебе спокойной ночи, но тебя не было дома.

– Было жарко, я решила пройтись.

– Одна?

– А с кем?

– Деде говорит, что у тебя есть жених.

– Деде так тебя обожает: она что угодно скажет, лишь бы оттеснить меня.

– Или просто видит и слышит то, чего я не вижу и не слышу.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что сказал.

– Пьетро, давай начистоту: к твоим многочисленным болезням добавилась еще и ревность?

– Я не ревную.

– Будем надеяться. Но на всякий случай предупреждаю заранее: я на дух не выношу ревнивцев. Это уж слишком!

В последующие дни стычки подобного рода вспыхивали все чаще. Я была с ним холодна, придиралась к нему по пустякам, одновременно презирая себя. Временами меня охватывал гнев: чего он от меня хочет? Что я могу поделать? Я любила Нино, всю жизнь любила: разве я могла выбросить его из сердца, из головы, из груди теперь, когда он тоже меня желал? С самого детства я выстроила в себе идеальный механизм самоцензуры. Я никогда не давала воли своим истинным влечениям и всегда находила способ пресечь безумные поползновения, перенаправив их в нужное русло. Но теперь все, хватит, говорила я себе, пропади все пропадом, включая меня самое.