Театр души

Две недели спустя Карен начала свой анализ. К моему удивлению, она буквально бросилась на кушетку, прыгнув прямо на нее издалека. (Такой метод выхода на «аналитическую сцену», о котором можно думать в рамках контрфобийного поведения, и направленный на то, чтобы помочь ей «перепрыгнуть» через фобийные тревоги, продолжался год, пока однажды кушетка не рухнула под ударом. Только тут мои попытки интерпретировать смысл этого любопытного отыгрывания начали иметь воздействие.) В тот первый раз, упав, как ручная граната, на мою кушетку, она взорвалась слезами. Ее рыдания продолжались все 45 минут сессии. Я чувствовала себя неловко, и не зная, что сказать, кроме вопросительных междометий, помалкивала.

Вторую сессию, на следующий день, Карен начала со слов: «Надо мне было идти на анализ к мужчине, потому что тогда это ничего бы не значило. И не было бы этой ужасной боли и чувства, что непонятно, куда идти. Меня никогда не интересовал ни один мужчина. Вся любовь, все сексуальные желания, всегда были только к женщинам».

Я упрекнула себя, что ничего не спросила Карен о ее сексуальной жизни; каким-то образом я даже и себя не спросила, почему она не затрагивает эту сферу жизни на наших предварительных интервью. (Позже она сказала мне, что если бы я хоть как-то стала спрашивать о ее сексуальности, она бы никогда больше не пришла.) Во время этой сессии я стала пересматривать все свои свободно парящие идеи о внутренней борьбе Карен с жизнью, о борьбе, где отец почти отсутствовал, а чересчур присутствующую мать надо было делить с сестрой-близнецом, о срыве сублимации, невротической симптоматике, психосоматических проявлениях и нарушении сексуальной идентичности. Первый возникший у меня вопрос был о том, насколько само по себе переживание, что ты близнец, может быть потенциально травматично. Возможно в нем есть риск нарушения сексуальной, а также субъективной идентичности? Я представила себе, как, увидев себя в зеркале впервые, Карен могла воскликнуть: «Смотрите, Кати!» Я наивно считала, что Кати тоже гомосексуальна, хотя никаких подтверждений у меня не было, потому что в первые месяцы своего анализа Карен очень мало говорила о своей сестре. Однако она часто говорила о своих любовницах и о том, как плохо кончались отношения с ними, так что каждый раз она оставалась в отчаянии.

Много сессий она потратила и на тревогу, связанную с публичными выступлениями. Этот симптом приносил столько же страдания, сколько и постоянные неудачи в любви. Я тщетно искала какую-то связь между этими двумя источниками мучений. Конечно, в каждом случае очевидно было страдание из-за нарциссических ран, но нечто более глубокое нужно было понять в повторяемости неудач Карен как в ее профессиональной, так и в личной жизни. Ее чувства, относящиеся к переносу, давали мало возможности для интерпретации, ибо у нее сохранялся сильно идеализированный образ аналитика, который она много месяцев была не готова поставить под сомнение. Хотя его амбивалентное измерение было куда как очевидно, в то время его невозможно было анализировать, и я только наблюдала, что амбивалентность играет столь же важную роль в ее отношениях с матерью, любовницами и друзьями. Мы все были идеализированными женщинами. Много позже я смогла оценить причины, по которым задвинутой вглубь ненависти нужно было время, чтобы появиться на сцене, и это, в свою очередь, помогло мне понять, задним числом, почему я вначале так не хотела давать прямые интерпретации глубоко скрытой амбивалентности Карен в переносе. Я смутно подозревала каннибалистскую форму любви, смешанную с убийственной яростью.

Почти с самого начала анализа Карен решила прекратить все сексуальные отношения, считая, что это поможет ей «как можно сильнее сконцентрироваться на аналитическом опыте». К концу нашего первого года произошла сессия, которая дала мне значительный ин-сайт вглубь любовных проблем Карен, так как на этой сессии высветился примитивный и сгущенный эдипальный образ и архаичная сексуальная фантазия. Карен начала эту сессию с попытки выразить чувства глубокой зависимости и привязанности ко мне и того, что эти чувства для нее означают, но обнаружила, что ей не найти правильных слов. Фразы ускользали от нее, и неожиданно она спрыгнула с кушетки и подскочила ко мне, причем руки и пальцы ее сжимались так, словно она хотела напасть на меня. Она упала поперек моего кресла мне на колени, и руки у нее скрючились, как при тетании.* Хотя позже я поняла, что дрожу, в первый момент я испугалась больше за нее, чем за себя. Я стала гладить ее по головке, словно она была маленьким ребенком, которого захлестнула ярость. Постепенно физическое напряжение спало, и она начала всхлипывать.