Театр души

Кем были мы, когда затеяли дурацкий спор с новым соседом? Мы с такой силой спрашивали, что он, черт возьми, думает о себе, паркуя машину так, что теперь невозможно выехать на проезжую часть, что совершенно не обратили внимания на нашу роль в последовавшей дискуссии, которая закончилась ко всеобщему неудовлетворению. Ну конечно же, этот вторгшийся пришелец весьма похож на двоюродного братца Дэйва, который приехал к нам жить, когда ему было восемь лет, и занял добрую половину нашей детской «проезжей части». Это его заманчивые машинки и солдатики были везде разбросаны, так что для нас и места не оставалось! Это могло быть 30 лет назад, но Дэйв все еще здесь, среди наших внутренних персонажей, и мы все еще пытаемся включить его в любую похожую житейскую сцену, используя подходящего парня, чтобы он сыграл его роль, да так, чтобы мы наконец могли сказать ему все, что о нем думаем.

Таким образом, каждое Я из тайного внутреннего театра раз за разом играет роли из прошлого, используя открытую в детстве технику и воспроизводя с жуткой точностью все те же трагедии и комедии, с той же концовкой и теми же порциями боли и удовольствия. То, что когда-то было попыткой самоисцеления при столкновении с душевной болью и конфликтами, теперь стало симптомами, которые продуцирует взрослое Я, следуя забытым детским решениям. Психические сценарии, сложившиеся в результате, можно назвать неврозами или нарциссическими расстройствами, пагубными пристрастиями или извращениями, психозами или психосоматическими заболеваниями, но они ведут свое происхождение от потребности нашего детского Я защититься от психических страданий.

Давайте взглянем пристальней на эти вытесненные сценарии, от которых видимым остался лишь след симптомов. Все драмы, трагические или комические, раскрывают перед нами борьбу мужчин и женщин, столкнувшихся с яростными силами инстинктов в мире, предлагающем мало помощи в разрешении конфликтов. В смятении любви и ненависти, желая столько же угодить близким и соблазнить их, сколько наказать их и разрушить, с самого детства мы все вынуждены искать компромисс с двумя основными гранями внешней реальности: Запретным и Невозможным. Они формируют неизбежные границы, внутри которых и конструируется наша личная идентичность. С помощью или вопреки помехам «других» — людей, которые растят нас, и общества, к которому мы принадлежим, каждый из нас пытается найти решения, которые уложатся в крайности наших запретных либидинальных устремлений и невыполнимых нарциссических желаний.

Запретное можно (по определению) исполнить — в принципе. Например, теоретически возможно совершить инцест или отцеубийство. То, что такие деяния считаются невозможными, исходит из преграды вытеснения, которая делает немыслимыми столь нагруженные виной желания. С другой стороны, истинно Невозможное связано с неизбежными нарциссическими ранами, которые наносятся человеку с самого рождения, начиная с раны разделения неразрывного единства с матерью. Они гораздо менее доступны вербальному осмыслению и требуют контр-вложений и компенсаций иного порядка.

Психический репертуар Запретного в невротическом театре включает бесконечные вариации на эдипальную тему, в ее гомосексуальном и гетеросексуальном измерениях. Вместо наслаждения правом взрослого на сексуальные и любовные отношения и нормальное нарциссическое удовлетворение, которое дает работа и сублимационная деятельность, Я все силы тратит на борьбу за эти права. Между тем расстроенный ребенок, скрытый внутри взрослого, жертвует удовольствием и удовлетворением в обмен на компромиссное решение, которое ведет к созданию невротических симптомов и затруднений. Эти компромиссные решения, выстроенные для защиты сексуальности или ее удовлетворения кружным путем, скрыты атмосферой запретов, тревоги и вины.

Запретное, как подразумевает его этимология, всегда связано с тем, от чего ребенка отговаривали (ставили вербальные преграды, вое-прещали). Его репертуар, следовательно, состоит из плотно сгущенных вербальных текстов, которые повествуют о бурях и преградах в одиссее желания. Первые три «сцены из психической жизни», приведенные в главе 2, иллюстрируют перемежающиеся силы влечения к Запретному и отвращения от него. Они сохраняют, в форме окаменелости, плод детских сексуальных теорий и фантазий. Такие творения, замечательные по своей судьбе и общему воздействию, на самом деле — закодированные версии сложных пьес.