Театр эллинского искусства

Эфеб, выдержавший испытание в диких владениях Диониса, станет образцовым воином и будет допущен к охоте на крупную дичь, — утверждает Мастер Амазиса.

Там же, в Мюнхене, на аверсе большой краснофигурной амфоры, расписанной полвека спустя Мастером Клеофрада, вы сможете полюбоваться первым выездом молодого охотника (ил. 322). Вооруженный копьем и мечом, в коринфском шлеме и кирасе, но без щита, он с подчеркнуто бывалым видом протягивает матери фиалу, в которую она льет из ойнохойи вино для жертвы богам. Немного взволнованный отец — неизвестно ведь, какой зверь на сына выйдет, — стоит рядом, отвернувшись, а в ногах у бравого охотника принюхивается к земле пес. Семейная сценка — краснофигурная. На венчике же реверса мелкими фигурками, как бы вдали, в воображении родителей и сына, представлена в чернофигурной технике, более подходящей для пафосных сюжетов, мужская забава: охота верхом на гигантского, крупнее лошади, онагра. Окружившие его всадники метнули по копью, так что животное оказалось на перекрестье безжалостных тонких линий. Если онагр не упадет, каждый метнет по второму копью. В охотничий фриз включена квадрига; на нее ступает человек с мечом и копьем, которого можно, при желании, отождествить с юношей, отправляющимся на охоту.

^{Ил. 322. Мастер Клеофрада. Амфора. Ок. 500 г. до н. э. Выс. 76 см. Мюнхен, Государственные античные собрания. № J 411}

К концу V века до н. э. сцены охоты исчезнут из аттической вазописи. Но в IV веке до н. э. эта тема получит новую жизнь в многофигурных живописных и скульптурных изображениях, украшающих македонские гробницы. Эти сцены — гибриды ближневосточных и эллинских представлений о властителе, не уступающем богатством владений и доблестью ни героям Гомера, ни царям ассирийским или персидским.

Знаменита панорама царской охоты в гробнице Филиппа II Македонского в Вергине. На фреске высотой 1,2 и длиной 5,6 метра изображена охота, устроенная Александром Македонским далеко на востоке, в Бактрии, в 327 году до н. э. (ил. 323). Панорама построена так, чтобы вести взгляд обитателя склепа от одного эпизода к другому по нарастающей напряженности. Слева на среднем плане погибают онагры, правее, поближе к краю сцены, — вепрь, и, наконец, еще ближе — апофеоз: гибель льва и медведя. В центре — Александр. Он выделен бледно-голубой туникой среди преимущественно охристых тонов картины. Осадив коня в дюжине шагов от тяжело раненного вздыбившегося льва, окруженного охотниками и собаками, он оборвет муки зверя, метнув смертоносный дротик. Эллинские художники тактичнее ассирийских. Они не льстят царю безмерно, не превращают его ни в волшебного стрелка, который, играючи, десятками расстреливает львов из лука с мчащейся колесницы, ни в смельчака, протыкающего клинком льва, заблаговременно пораженного метким лучником. Александр не только в битвах, но и в бактрийской роще — властитель: он охоту затеял, он ее и завершит. Но он лишь первый среди равных, поэтому по-рубенсовски патетический момент непосредственной стычки со львом отдан не ему, а начальнику его телохранителей Птолемею Лагиду — внебрачному сыну Филиппа II Македонского.

^{Ил. 323. Вергина. Роспись гробницы Филиппа II Македонского. После 327 г. до н. э. Фреска. Выс. 120 см}

Кроме охоты на крупного зверя — забавы, к которой простые эллины не допускались, была у знати другая пламенная страсть — спорт, которому лучшие из лучших регулярно предавались у всей Эллады на глазах, чтобы выяснить, кто же из них лучше всех. Самые престижные и притягательные спортивные состязания проводились раз в четыре года в Олимпии. Объявлялось всеэллинское священное перемирие, и со всей Эллады толпы стекались на великий праздник атлетической доблести. Собственно, только там, во время игр, они могли чувствовать себя сыновьями единого народа[694]. Чувством этим эллины так дорожили, что не отменили Олимпийские игры даже во время вторжения Ксеркса. Его это поразило и встревожило: «Увы, Мардоний! Против кого ты ведешь нас в бой? Ведь эти люди состязаются не ради денег, а ради доблести!»[695]