Театр эллинского искусства

На первый взгляд, этот поединок напоминает сцену убийства льва Ашшурбанипалом на рельефе из Северного дворца в Ниневии, выполненном около 640 года до н. э. (ил. 318). Однако ассирийский царь пронзает мечом льва, который кидается на него в предсмертный миг, ибо меткая стрела стоящего чуть поодаль лучника уже поразила в лоб зверя, выпущенного из клетки. Смертельный удар меча выглядит, как ритуальный акт, символизирующий могущество царя. Ничего героического.

В эллинском же воображении чудовищный лев, встав на задние лапы, приобрел нечто антропоморфное, как если бы анонимный вазописец решил загодя снабдить Вальтера Буркерта иллюстрацией к его теории о первобытном охотнике, видевшем в звере, которого он убивает, родственное себе существо[688]. Охотник — как бы лев и, наоборот, лев — как бы охотник. Но в презумпции их мифического равенства художник обостряет основные различия силуэтов. Силуэт зверя — зазубренный, сложно-угловатый, из‐за гигантской головы тяжелый. Человеческий силуэт — обтекаемый, упругий и благодаря маленькой голове легкий. Яростная сила льва равноценна хладнокровной ловкости человека.

Героической забаве взрослых противопоставлялась охотничья инициация эфебов. Прежде чем стать воинами-гоплитами, обладающими всей полнотой гражданских прав, эфебы (в Спарте — «крипты»), то есть юноши, достигшие восемнадцати лет, должны были прожить два года в каком-нибудь пограничном гарнизоне в дикой местности, населенной только дровосеками и бродячими пастухами, пробавлялись без гоплитского снаряжения, с помощью лишь палок, сетей и ловушек, охотой на мелкую дичь (в Спарте — и на илотов!). Они должны были проявлять не мужество, не силу, а неприхотливость, хитрость, коварство, временами вступая в поединки с такими же молодцами из соседних полисов. Другое дело, что в это время они обучались не только «сражаться, как гоплиты, но также стрелять из лука, бросать дротики, управлять катапультой»[689].

На знаменитой «Вазе Киджи» — коринфской ольпе 650–640 годов до н. э. из Национального музея этрусского искусства в Риме — можно видеть оба вида охоты (ил. 319). Мастер Киджи украсил вазу тремя фризами[690]. Верхний — сцена битвы. Это самое раннее изображение греческой «фаланги».

^{Ил. 319. Мастер Киджи. Ольпа. 650–640 гг. до н. э. Выс. 26 см. Рим, Национальный музей этрусского искусства (Вилла Джулиа). № 22679}

На среднем фризе — страшный момент: гигантский лев, в которого три охотника вонзили копья, успевает в последний момент сомкнуть челюсти на спине четвертого, упавшего на четвереньки. Пятый охотник занес копье для удара, который, наверное, избавит зверя от мук. Кровь льется ручьями из двух его ран на задней ноге и еще двух на холке; но из пасти льется кровь человеческая. Слева, отделенные от этой сцены двумя вперившимися в нас сфингами, символизирующими, наверное, смерть, приближаются управляемая возницей квадрига и четыре всадника, каждый из которых ведет запасную лошадь. Колесница в охоте на льва — мотив, в конечном счете восходящий к ассирийским царским охотам. Пустое место на биге плюс четыре свободных скакуна — пять мест по числу охотников. Стало быть, не из простых эти грациозные молодые мужчины с завитками волос надо лбами и длинными локонами, спускающимися на грудь и на спину. Трое — в коротких туниках, двое — поражающий льва сзади и обреченный на смерть — обнажены.

Нижний фриз — увлекательный рассказ об охоте эфебов (узнаём их по наготе, коротко остриженным волосам и отсутствию оружия) на зайцев и лису. Юноша с парой добытых зайцев за спиной пригнулся в засаде за кустом, сдерживая рвущуюся вперед мощную собаку; его товарищ, убегая вправо, обернулся, указывая рукой: жди. Правее большая часть росписи утрачена, а дальше притаился за кустом третий юноша с палкой для охоты на зайцев, и мчится к нему на свою погибель прелестный зайчик, преследуемый четырьмя собаками. К кусту под ручку ольпы устремилась лисица, за которой рванули три собаки. По напряженности действия, в котором затаившиеся охотники чередуются с бешеным бегом своры собак, настигающих дичь, этот фриз высотой двадцать два миллиметра не имеет равных в эллинской вазописи.

Чтобы читатель посочувствовал не только зайцам, но и их ловцам, вот рассказ из уст Сократа, разговаривающего со знаменитой красавицей Феодотой: