Театр китового уса

Есть какая-то лихорадочность в этих опасных ночах во время Блица. Особенно в этой – лунная суббота, в воздухе намек на весну и, несмотря ни на что, выходящие на улицу люди. Авторитарная темнота превращает это в запретный побег, полуночный пир. Город высок и тенист подобно лесу, а они пробегают меж его ног, как дети.

Тысячи лондонцев каждую ночь ищут укрытия на станциях метро, вне зависимости от того, падают бомбы или нет. Они укутываются в одеяла, играют в карты, поют песни и вяжут. Но некоторые спешат в другие подземные убежища: подземный гриль в «Ритце»; подвальные винные бары в Сент-Джеймсе, где группы играют джаз до раннего утра; неприметные ночные клубы под тротуарами Вест-Энда, где никогда не перестают наливать. Места, куда попадают по крутым неосвещенным ступеням – их клиенты спускаются под черную землю в пещеры, заполненные смехом и светом.

Розалинда слишком долго живет на этом свете, чтобы вливаться в патриотические концерты на грязных станциях метро, когда вместо этого можно выпить охлажденный бокал чего-нибудь, и к тому же предпочитает немногих многим. Пара бокалов джина успокоить нервы, и вот она идет по заваленным обломками улицам, высоко поднимает ноги, хрустит каблуками по стеклу, следуя белым линиям, выкрашенным на бордюрах, присоединяясь к тем, кто идет из города.

Каждый маршрут через город без света непредсказуем. Тенистый лунный пейзаж, чью форму бомбы меняют каждую ночь. Ориентиры испаряются, улицы перекрывают, все засыпает пылью. Дружинники противовоздушной обороны в шлемах и комбинезонах длинными палками тычут в тлеющие останки зданий, пока обломки не сдвигаются и не обваливаются, как уголь, и едкий дым не расползается по дорогам туманом.

Постаменты знаменитых статуй стоят пустыми. Эроса сняли, фонтаны забили досками, а фасады разбомбленных зданий лишь фасады – позади ничего, ни полов, ни потолков, ни жителей. Дома распахнуты, разрезанные надвое; спальни, ванные, все интимные места обнажены всеобщим взглядам. Ничего священного не осталось. Это съемочная площадка, и декорации все время меняются. Это съемочная площадка, и актеры на одной есть, а на другой пропали. Только небо освещено перекрещенными лучами прожекторов, пока сирены воздушной тревоги становятся то громче, то тише.

Розалинда идет на встречу с Миртл на Пиккадилли, но не имеет значения, если ее убедят остановиться в баре-другом по пути. Теперь все иначе. Не все одеты в формальные вечерние наряды, многие в форме. Летающие Джонни и Флотские Джеки, как зовет их Миртл. Офицеры, летчики, гвардейцы. Умеет ли она танцевать джиттербаг? Да, умеет. Она замужем? Да, замужем. Но Уиллоуби так давно не смотрел на нее, и, сидя на крутящемся барном табурете, она может обернуться, чтобы ей прикурили сигарету и зеленый шелк платья натягивается на бедрах; она видит, как мужские взгляды падают на них. Это взаимный обмен. Еще один коктейль, кубики льда бьются в бокале друг о друга, а ее лицо в зеркале женской уборной весело и триумфально. Внимательные мужчины ждут ее возвращения. Ее муж отсутствует. Ее мать мертва. Она умеет танцевать джиттербаг.

Когда они с мужчинами вместе выходят на улицу, падшие женщины в тенистых проемах окликают мужчин, зовут их вернуться позже, говорят, что те не могут отправиться воевать с Гитлером без развлечения, говорят, ну же, милый, не оставляй меня совсем одну. Розалинда не может их осуждать, хоть и должна. Она видит в этом коллективную благосклонность, благодарность храбрым мальчишкам. Она надеется, что им никогда не придется прибегать к таким вещам, но кто может винить их за слабости? Все будто живут, как всегда жила она: в танце, получая удовольствие. Они присоединились к ней с бокалами в поднятых руках.

* * *

Они идут в ночной клуб «Кафе-де-Пари», кивая швейцару, что распахивает им тяжелые двери. Они сбегают вниз по двум лестничным пролетам, и она мельком ловит свое отражение в освещенном снизу зеркале в позолоченной раме, где замечает сухожилия на своей шее, натянутые как пара канатов. Она останавливается, приглядывается, вытирает чуть размазавшуюся в уголке рта помаду. Она всегда благодарна за беспринципное освещение, то, что в фаворе у медиков и актеров сцены: тех, кто знает, что лицо – это холст. Она считает, что женщины должны быть объективны в отношении собственной внешности; слишком многие проскользнут мимо зеркал, если им весело, глупо считая, что счастье их каким-то образом преображает. Нужно отучиться от такого ласкового потакания себе.