Однажды летом 1940-го она шла по Сил-Хэд, когда над головой взревел немецкий бомбардировщик, преследуемый «Спитфайром». Оба скрылись из вида, а потом, через какое-то время «Спитфайр» вернулся, и пилот сделал победную петлю над заливом, без усилий поворачиваясь в воздухе, как выдра в воде. Он будто бы показывал шоу специально для нее, и она подпрыгнула и помахала ему. В то время, когда все было так мрачно и неопределенно, это стало мгновением чистой радости. Она не уверена, что теперь почувствовала бы то же.
– Ты был пилотом? – говорит Флосси. Она показывает вверх. Краузе качает головой, показывает вниз и жестом изображает морские волны.
–
– Субмарина. Боже. Тебе нравилось? – спрашивает она.
Он смеется и снова качает головой, прежде чем сложить над ней руки и нырнуть под них, жестом изображая тесное пространство.
– Да, – говорит она, – ты высокий. – Она тянется рукой к его голове, будто измеряя рост. Они оба смеются. Он держит ладонь над ее головой и пожимает плечами, отмечая, что она вовсе не так высока. Они снова смеются. Но есть что-то в том факте, что они обратили внимание на положение его головы относительно ее, отчего они оба вдруг смущаются и снова возвращаются к работе.
Он немец. Он враг. Голос Кристабель в ее голове частенько напоминает об этом. Она вспоминает и наставления Розалинды о том, чтобы она общалась только с приличными молодыми людьми из хороших семей. Краузе, сын фермера, был бы неприемлем. Но будь он как все, вышло бы?
Когда Флосси представляет себя и Краузе в других обстоятельствах, она воображает встречу где-нибудь на железнодорожной станции или в ресторане. Она много времени проводит, думая, как могла бы выглядеть, сходя с поезда или открывая дверь ресторана и идя ему навстречу. В этих воображаемых сценах она не видит его лица или тела, она видит только себя, как увидел бы ее он. В этих фантазиях он зритель, восхищенный поклонник.
Но иногда он приходит ей на ум незваным. Иногда, очень ранним утром, до того, как она толком проснулась, она почувствует его там, за закрытыми веками. Силуэт на фоне солнца. Спина и плечи. Она не помнит, видела ли его так в реальной жизни, но образ такой же яркий, как будто видела. Более яркий, вообще-то, поскольку несет с собой дышащий вес сновидения, будто это живой момент, распечатанный в подвижном пространстве между сном и сознанием.
Она благодарна за то, что они не могут беседовать, поскольку все чаще она ни с кем не хочет беседовать. Когда они с Краузе заканчивают работу, британский солдат отводит его обратно в лагерь для вечернего приема пищи: суп с хлебом и маргарином. После его ухода Флосси не возвращается сразу в дом, а вместо этого бродит по кромке лужайки, где ложится в тени под деревьями с открытой книгой, которую не читает, а только использует иногда в качестве защиты от сержанта Баллока или Бетти.
Лежа на животе, устроив подбородок на локтях, Флосси следит за сгущающимися сумерками. Так близко к земле нестриженая лужайка кажется густыми джунглями, и дом едва виден сквозь густую зелень, будто замок Спящей красавицы. Без заботы вооруженных ножницами рук розы у передней двери и строгие живые изгороди пустились во все тяжкие, поддавшись одновременно сотне глупых мыслей, и ветви множеством вырвались из своих предопределенных форм. Насекомые бесконтрольно кружатся, импровизированно рисуя в угасающем свете векторы движения.
Флосси укладывает голову на руки и щурится на садящееся солнце, краем глаза отмечая трепетанье ресниц. Собственная плоть ощутима и близка. Прохладная мягкость плеча у рта, дыхание в пещере рук. Она прижимает открытый рот к своей коже, чтобы узнать, каково это; закрывает глаза. Шелестящий шепот высокой травы. Быстрый взмах крыльев вдруг взлетающего дрозда.
Дневник Флосси