Театр китового уса

Она не сразу нашла его, учитывая, что теперь она носит одну только садовую одежду, но все-таки нашла, и Бетти перешила его, чтобы оно хорошо сидело: васильковое платье, которое она когда-то носила, играя Миранду в «Буре», теперь переделанное в вечернее платье. Немножко эдвардианское, возможно, – с квадратным вырезом и мягко ниспадающими слоями, скорее благочинный дамский наряд к чаю из 1910-х, чем пышное танцевальное платье 1940-х, но, хочется верить, оно послужит своей цели: создать торжественную атмосферу. Флосси считает, что, если мужчины будут сидеть в зале и внимательно слушать музыку – как она надеется, – им нужно войти формально. Брюэры по обе стороны от нее тоже принарядились: Билл одет в костюм-тройку и галстук, Бетти – в черное платье с белым воротничком.

Она тепло приветствует гостей, одного за другим, пока они проходят мимо нее в освещенный свечами зал, держа фуражки в руках. Внутри они устраиваются на матрасах, поглядывая на картины на стенах и укрытый тенью верхний этаж. Бетти ходит между ними, раздавая пепельницы. Их болтовня, с одобрением отмечает Флосси, притихла до уровня выжидающей театральной аудитории, и их лица освещены пламенем, ревущим в камине. Сцена напоминает ей о средневековом замке или длинном доме викингов: мужчины, собравшиеся вокруг костра в высокой темной комнате.

Флосси поставила граммофон на столике в центре зала, рядом с вазой тюльпанов, чтобы он с самого начала был в центре внимания. Она прошлась по пластинкам Джорджа и добавила несколько собственных, чтобы составить программу, которая утешит и поднимет настроение, полностью используя прекрасную акустику зала. Она подходит к столику, ждет, когда умолкнут разговоры, затем аккуратно достает пластинку из конверта и устраивает на граммофоне. Она поднимает иголку и ведет ее к началу.

После первой ночи музыкальные вечера проводятся раз в две недели. Появляется основной костяк постоянных посетителей, один из которых профессиональный виолончелист из Чикаго, который просит ставить музыку, которую надеется однажды играть самостоятельно, но остальные часто меняются, и Джордж приводит новых посетителей.

Флосси гадает, как Джордж опознает нуждающихся в музыке – и в том, что дает музыка, что бы это ни было. Она не видит между ними связи. Большинство кажется неунывающим и безмятежным, хотя у некоторых, замечает она, нервные манеры, беспокойство в руках. Однажды он приводит троих темноволосых привлекательных мужчин из Свободных французских сил, и, желая подарить частичку родины, она ставит им воодушевляющий концерт Леклера, только чтобы обнаружить, что они с Корсики и никогда не были во Франции.

Сложно оценить реакцию мужчин на эти вечера. Когда американцы приходят днем побегать по ее лужайке с футбольными мячами, они возятся как щенята, постоянно друг друга подначивая. Никакой серьезности. Она полагает, что это эффективный способ сдерживать страхи. Но на музыкальных вечерах они тихие, почти отстраненные. Некоторые снимают ботинки и сидят, скрестив ноги, как школьники.

Глядя на них, Флосси часто вспоминает Ганса, как тронут он был, когда она играла на пианино. Она не часто ставит Баха, потому что в его музыке слишком много Ганса, но если ставит, то оглядывает комнату, наблюдая за их лицами – откинутыми, с закрытыми глазами, или повернутыми к высоким окнам, замкнутыми в своих мыслях – и вспоминает другого солдата, скучающего по дому и семье, совсем как они.

Мужчины редко смотрят друг на друга, пока играет музыка. Есть какое-то благородство в том, чтобы дать каждому пространство, и некоторые, уходя, не смотрят на Флосси, хотя она всегда старается завершить вечер чем-нибудь легким. Но если они возвращаются, то порой приносят ей цветы или что-то сделанное своими руками – вырезанную деревянную миску, нарисованную от руки закладку – знаки признательности. В ответ она ставит перед собой задачу найти новый наряд на каждый музыкальный вечер, несясь во всю прыть из доильных сараев Дорчестера, чтобы перебрать выцветшие старые костюмы.

– Они, верно, думают, что англичанки всегда так одеваются, – ворчит Бетти, полируя ее туфли.

– Я знаю, это кажется глупым, – говорит Флосси, закалывая волосы, – но я хочу постараться.

Мужчины часто просят, чтобы она поставила «Нимрода» Элгара, хотя он производит на них мощное впечатление. Ей трудно смотреть на их борьбу за то, чтобы держать себя в руках, когда бьют литавры, а музыка возносится на вершину. Это должно вводить их в состояние агонии. Возможно, думает она, это им и нужно: что-то, что позволяет идти за растущей болью, в своей самой прекрасно созданной форме – той, что настаивает на неизбежности того, что ждет впереди, а затем отпускает их, нежно, с этим знанием. Это не утешение, понимает она, но признание; не приглушение боли, но четкая ее артикуляция.

На последней неделе мая один из американских офицеров говорит ей, что музыкальные вечера должны подойти к концу. Моряки вернутся на корабли, а солдат запрут в лагерях для последнего инструктажа; теперь они могут отправиться только во Францию.