Театр китового уса

– Скажите нам, что думаете, Клодин, – говорит он, и хотя она обычно придумывает оправдание, почему она предпочитает слушать его, потом она лежит в постели, с самой собой обсуждая, что на самом деле думает, обнаруживая, что все не так просто, как ей казалось. Это помогает ей отвлечься от Софи и Антуана. И от Дигби, хотя он часто прерывает ее внутренние дебаты собственными многословными мнениями.

Если речь заходит о книгах, Эдуард иногда вскакивает, чтобы вбежать в дом и снять книги с полки, восклицая:

– Поверить не могу, что ты не читала «Мадам Бовари»!

– Я не читаю романы, – говорит Кристабель, вспоминая стопки романов у кровати Флосси, их кричащие обложки. – Они кажутся слишком фривольными.

Эдуард восклицает:

– Фривольными! Роман – это риск, и страсть, и все те вещи, что составляют жизнь.

– Без страсти мы всего лишь машины, – говорит Ванда, кидая на мужа взгляд.

Заявление Ванды кажется чем-то, что сказал бы Тарас, а Кристабель давно не вспоминала Тараса. Удивительно найти его здесь, за этим столом в нормандском лесу, хоть это и место, где он чувствовал бы себя как дома. Место, где изгнанники собираются поговорить о страсти.

Кристабель не может вспомнить, чтобы говорила о страсти, хоть ей и кажется, что она могла бы, если бы сообразила, как начать. Она устраивает подбородок на ладонях и понимает, что Леон возник на задворках ее разума, будто поджидая среди деревьев, что окружают ее дом. Она вспоминает их близость в темноте, как ей казалось, что она может спросить его о чем угодно. Могла бы она поговорить о страсти с Леоном? Она пробует это слово на вкус в голове. Представляет свои губы у его уха. Нет, не страсть. Она бы поговорила с Леоном о желании.

Поднимая глаза, она ловит взгляд Ванды и смущается, будто ее раскрыли. Ванда улыбается.

Мужчины и женщины, которые приходят к дому научиться пользоваться оружием, хотят стрелять не только по деревьям, но с горсткой оружия и без радио они ограничены в возможностях. Однако Кристабель вспоминает, как инструктор говорил, что вредительство – одно из самых сильных орудий против боевого духа врага, и рассказывает своему маленькому отряду добровольцев, как проводить маленькие беспорядки, действия, предназначенные препятствовать, замедлять, раздражать. С этой целью они перерезают телеграфные провода, пробивают бензобаки, блокируют дороги и саботируют железную дорогу.

Но каждый акт неповиновения – это риск, и когда она присоединяется к Эдуарду, Ванде, Аннике и их друзьям за столом в саду, где они зажигают свечи с наступлением ночи, она чувствует, что тянет опасность к ним будто сетью.

Однажды вечером, когда они идут через лес, Кристабель говорит Эдуарду, что боится оставаться с ними.

– Я не хочу, чтобы с кем-то из вас что-то случилось.

Он качает головой.

– Нет, ты должна остаться.

– Я сама найду новое убежище, если ты не поможешь.

– Ты могла отбросить костыли, но по-прежнему хромаешь, – отвечает Эдуард, но, увидев ее выражение, добавляет: – Я попробую что-нибудь найти.

Они продолжают путь в молчании. Кристабель ковыляет, пока Эдуард спрашивает, не знает ли она французскую фразу les enfants perdus – потерянные дети. Она качает головой.

– Я часто думаю о ней, – говорит он. – У нее есть военное значение. Она описывает небольшой полк, который вызывается на опасную атаку. Чтобы пойти первыми. По-датски это называется verloren hoop. По-английски гиблое дело. Никто не ожидает, что они выживут, но, если все-таки выживут, их повысят. Это шанс для тех, кому нечего терять.

Эдуард смотрит вверх, на кроны деревьев.

– Когда мой сын не вернулся домой, мне стало дурно. Накатила тошнота, как бывает в лодке. Будто я больше не мог идти по миру, не чувствуя отвращения. Мой милый мальчик. Я практически обезумел от мысли, что он зайдет в дверь. Я стал возле нее спать, на случай что услышу его. На случай если он не сможет до нее добраться. Я бы помог ему.

Он смотрит на нее.

– Я не могу помочь ему, Клодин. Но я могу помочь тебе. – Он крепко сжимает ее руку на мгновение, затем снова идет по тропинке.

Она сидит на чердаке, когда слышит это. Теплый вечер. Розы, что взбираются по фасаду дома, распустились, абрикос в цвету, многослойными цветами с убаюкивающим ароматом, который плывет в открытое окно.

Анника играет в саду, пока Эдуард и Ванда в кухне. Радио Би-Би-Си тихонько передает свои бессмысленные сообщения, и Кристабель сидит, скрестив ноги, с блокнотом и карандашом, отложив «Мадам Бовари», чтобы сосредоточиться. С лодыжки сняли бинты, но она все еще болит, и она потирает ее одной рукой, когда диктор произносит «Les sanglots longs des violons d’autonome»[62]. Фраза из шести слов из стихотворения Верлена, которая означает начало высадки союзников в Европе.

Несколько мгновений она не может дышать. Она застывает, будто ожидая, что мир вокруг взорвется восстанием, но леса остаются тихими, только слышна песня птиц. Диктор невозмутимо продолжает. Кристабель вскакивает на ноги и несется вниз.