Театр китового уса

Кристабель слышала о Френе: там держат агентов союзников и бойцов Сопротивления и пытаются их разговорить. Ее разум морщится от мысли, чему могут подвергать ее коллег, потому что она не представляет, чтобы кто-то сдался легко, но они хотя бы живы – пока. Она гадает, следило ли гестапо за домом Софи, когда она приезжала к ней. Видели ли они ее? Или хуже, не привела ли их именно она? Ей становится дурно при мысли об этом. Возможно ли, что она позволила своей бдительности угаснуть?

– Наш сын тоже прошел в прошлом месяце через Френе, – тихо говорит Эдуард. – Его поймали за раздачей листовок Сопротивления в школе.

– Где он теперь?

– Где-то в другом месте. Мы не знаем, надеемся. Мы можем только молиться.

– Тяжело не знать, – говорит Кристабель.

Он смотрит на нее.

– Тяжело.

– Что будет с информатором? – спрашивает она через мгновение.

– Пока ничего. Мне сказали, что о нем позаботятся. – Его губы кривятся. – Я не могу привыкнуть к этому аспекту, но мне говорят, что это необходимо. – Он продолжает обматывать ее лодыжку бинтом, прежде чем добавить: – Вы должны остаться здесь на какое-то время, Клодин. Пока не сможете ходить. Мы попробуем передать в Лондон, что вы в безопасности.

Кристабель живет у них весь апрель и начало мая. Погода теплеет. Первые ласточки принимаются нарезать широкие арки вокруг дома. О Сидонии и Антуане больше ничего не слышно, но Эдуард посылает сообщение обратно в Лондон через нейтральную Швейцарию, давая им знать, что, хотя ее округ более не существует, Клодин выжила – и, к их вящему ободрению, ее лицо не появилось на плакатах розыска, намекая на то, что о ней не знают.

Несмотря на это, Кристабель меняет внешность – насколько может. Красит волосы сильно пахнущими химикатами, добытыми Вандой, и получает неровный каштановый цвет. Ванда находит ей другую одежду: летние платья и кардиганы, оставленные предыдущей беглянкой, которой тоже пришлось сбросить кожу.

Спрятавшись на чердаке, Кристабель устраивается у радио, чтобы слушать messages personnels[60] на французском радио Би-Би-Си, транслируемые после шести- и девятичасовых новостей. Это сюрреалистические отрывки, которые напоминают ей о стихах Миртл, – Мой золотой тигр бродит в ночи, Натали остается в экстазе, – но среди них спрятаны закодированные сообщения, предназначенные для групп Сопротивления. Их она передает Ванде и Эдуарду, чтобы они могли поделиться ими со своей сетью.

Кристабель также предлагает, чтобы местные rèsistants[61] заглянули к ней, если им нужно научиться обращаться с оружием, – и они приходят, почти стыдливо, будто на свои первые танцы, со спрятанными в сумках ржавыми пистолетами. Фермерские мальчишки, учителя средних лет. Она уводит их на поляну, опираясь на деревянные костыли, которые нашел ей Эдуард. Они целятся в дубы, расщепляют морщинистые стволы пулями.

В округе нет других домов, только прохладный обширный лес, и у дома спокойная, неторопливая атмосфера. Он стоит близко к земле, с красной черепичной крышей и серо-голубыми ставнями. Густые кусты кипрея заполняют сад, где курицы клюют зернышки в грязи. Каждое утро Кристабель видит, как Ванда аккуратно накрывает стол на завтрак, как Эдуард с огромной нежностью кормит дочь.

Ванда полячка. Несколько других эмигрантов, что живут неподалеку, часто заглядывают по вечерам, усаживаясь за садовый стол, чтобы поделиться обрывками новостей с родины или повспоминать старую жизнь. Сидящим в расцвеченном солнечными пятнами саду война кажется далекой, невообразимой сварой. Чудовищной игрой избалованного ребенка. Его громогласным бросанием игрушками и топаньем ногами.

После ужина дочь Эдуарда Анника забирается ему на колени, и он меняет позу, чтобы ей было удобнее, одной рукой гладя ее по голове, другую протягивая за бокалом кальвадоса. Кристабель отмечает, что обоим такая поза знакома до бессознательности. Анника приносит с собой старый фотоаппарат, который носит на шее, потрепанную черную «Лейку», и смотрит сквозь видоискатель, пока отец говорит.

– Моя дочь однажды станет фотохудожницей, – говорит Эдуард. – Она хочет все запечатлеть.

– Или детективом, – говорит Анника. Она поворачивает фотоаппарат к Кристабель.

– О, тебе не стоит делать моих фотографий, – говорит Кристабель, поднимая руку.

Анника сообщает из-за фотоаппарата:

– В нем нет пленки. Папа добудет мне катушку, когда они появятся в магазинах.

Эдуард встречается взглядом с Кристабель над головой дочери.

– Тебе придется вернуться, чтобы она смогла сделать настоящую фотографию.

– Вернусь, – говорит Кристабель.

Анника говорит:

– Клодин стреляет из пистолетов. Мой брат мог стрелять из пистолета.

– Бог даст, он скоро вернется домой к нам, – говорит Ванда.

– Не забывай, мама, он быстро бегает, – говорит Анника. – Быстрее всех в классе. – Она крепко держит фотоаппарат, щурится сквозь его слепой глазок. Затвор закрывается, открывается.

Эдуард часто приглашает Кристабель к участию в их обсуждениях под грецким орехом.