Театр китового уса

– Вы слишком добры, – говорит Лизелотта, и он кланяется, прежде чем увести свою компаньонку.

– Я не могу принять от него билеты в театр, – говорит Кристабель, когда они входят в ресторан. Элегантные интерьеры украшены деревянными панелями и изогнутыми зеркалами в стиле ар-нуво. В последних отражаются модно одетые французы и нацисты в форме, которых обслуживают официанты в белых пиджаках. Женщин проводят к столику у окна.

– Можете и пойдете, – говорит Лизелотта, ставя свою собачку под столик. – Мы должны взять от него все, что можем. В конце концов, оно ему не принадлежит, не так ли? Ничего из того, что у них есть, ему не принадлежит. Я бы хотела купить вам несколько нарядов и послать к своему парикмахеру. Не думаю, что приму в качестве ответа отказ.

Лизелотта заказывает бутылку шампанского, затем выглядывает из окна, на проезжающих мимо на велосипедах французских женщин, в солнечных очках с белой оправой и красной помадой на губах, с волосами, высоко уложенными спереди или спрятанными под тюрбанами из яркой ткани, крутящих педали в туфлях на танкетке и юбках, развевающихся высоко, как флаги на бульваре Мальзерба.

– Посмотрите на этих великолепных девочек, – говорит Лизелотта, – такая выдержка.

Следующие несколько недель Кристабель регулярно делает вылазки на собственном велосипеде – его она крадет у магазина, оставив взамен записку с извинениями и пачку денег, поскольку велосипед в оккупированном Париже стоит почти столько же, сколько машина – чтобы проехаться по городу и его окраинам и украдкой разведать местоположение немецкой армии.

Она определяет здания, где расквартированы подразделения, и проходится по ближайшим барам и кафе, осторожно пробуя обзавестись контактами, которые могут рассказать ей больше о численности сил. Любую полезную информацию, которую она получает, она сообщает Лизелотте, чтобы передать американцам.

Кристабель становится докой в искусстве задавания нейтральных вопросов, которые могут привести ее к людям, готовым говорить. Она обнаруживает, что пить на людях полезно, – так создается впечатление человека, забывшего о предосторожностях. Пьяная сплетница раздражает, но не вызывает подозрений, ведь многие решили пропить войну. Дешевый бренди на пустой желудок еще и притупляет чувства. Даже дядя Уиллоуби, который говорил о войне как о величайшем приключении, едва ли показывался без бокала в руке, и теперь она понимает, почему.

Ее предыдущие миссии во Франции привили ей повышенное чувство самопознания, но теперь оно будто расслоилось надвое. Есть работа, которую она делает для американцев, тогда как другая часть нее постоянно прочесывает город в поисках Дигби. Это не противоречит ее миссии, но это не ее миссия, отчего у нее немного смешанные чувства, будто она радио, переключающееся между станциями. Она устанавливает себе лимит на два бокала в день, стремясь не терять фокуса; остальное время она играет.

Ее грязный рюкзак сменила аккуратная сумка, и она одета в наряд, предоставленный Лизелоттой, – летнее платье в бело-голубую клетку, оксфордские броги с деревянными подошвами, которые, как все парижанки, она носит с носками до лодыжек. Аккуратно подстриженные, теперь темные волосы подвязаны подходящим к платью шарфом, а на носу красуются солнечные очки – в Париже июль жаркий и золотой. Местные усеивают берега Сены, спускаясь по каменным ступеням, что ведут от города к реке, где они лежат на нагретых солнцем набережных под рядами высоких деревьев.

Время в Париже кажется замершим; население будто в подвешенном состоянии. Новости о продвижении союзников добыть тяжело, потому что ни Би-Би-Си, ни немцы не дают подробностей, а электричество отключают так часто, что сложно найти работающее радио. Иногда ветер приносит темный дым с самой Нормандии и раздувает по городу, скрывая солнце над загорающими как огромное, видимое предзнаменование – но чего, никто не знает.

Город – остановившиеся часы, кастрюля под присмотром. У магазинов очереди, ряды женщин, прислонившихся к стенам, обмахивающих себя в жару. Еда, всегда бывшая в дефиците, теперь едва ли доступна, и в витринах магазинов появляются списки со всеми теми вещами, которых больше нет. Указатели и плакаты в избытке. Объявления о комендантском часе, объявления о смертных казнях и кричащие Affiche Rouge – красные плакаты с изображениями схваченных résistants. Парижане останавливаются, смотрят, беседуют тихими голосами. Кристабель ведет велосипед мимо, просматривая фотографии, покрытые синяками, неотрывно глядящие лица.

Ходят слухи, что нацисты спрятали динамит под каждым мостом в Париже; ходят слухи, что кто-то пытался взорвать самого Гитлера. У дверей всех отелей, куда ходят немцы, появляются охранники. Улицы огорожены военным транспортом. Бессистемно проходят демонстрации – французы впервые за годы маршируют на День взятия Бастилии, немцы проводят полки парадом по главным улицам – но это ни к чему ни приводит.