Театр китового уса

Мозги Кристабель крутятся как кодирующая машина, лихорадочно пробегая по возможностям: он может посмотреть на ее блокнот, понять, о чем ее записи, и арестовать ее; он может посмотреть на ее блокнот, не понять, о чем ее записи, и освободить ее – но какой офицер СС, увидев непонятные записи, решит, что они не важны? Кроме того: адрес ресторана может привести его к Лизелотте. Кроме того: он знает ее вымышленное имя. Как бы она ни крутила его, мимо этого момента не пройти. Даже то, что она замерла сейчас, откладывая выполнение его просьбы, сводит на нет возможность безопасно покинуть квартиру. Каждая секунда бездействия инкриминирует.

– Вытряхните сумку, – говорит он.

– Конечно, – говорит она. Кодирующая машина со щелчком останавливается. Мимо не пройти. Даже если отправить его в нокаут, он все равно очнется и будет знать, как она выглядит.

Она пытается переместиться обратно в Шотландию, в тренировочную комнату с соломенной куклой и уроками о теле жертвы. Но комната, в которой она, кажется полной ее дыхания, полной его. Она может припомнить каждый шаг упражнения о том, как удавить со спины и перерезать горло, но он не стоит к ней спиной, и нож у нее не в руке, а в поясе. Бесстыдно думать о драке в этой полной света комнате, представлять, как нападаешь на человека, стоящего перед тобой так близко, что слышно четкое тиканье часов на его запястье, но она слишком много думает, и голос в голове говорит: Это твоя работа.

Она неловко вертит в руках сумку, роняет ее на пол и наклоняется поднять. Он тоже наклоняется, и она резко поднимается перед ним, ударяя в подбородок ладонью, выбивая из равновесия. Она хватает мраморное пресс-папье с кофейного столика и, морщась от удара до того даже, как он находит цель, с хрустом бьет его в нос, в рот. Он крутится, выплевывая кровь, но кричит и бросается на нее, с силой ударяет кулаком по голове.

Она отшатывается и видит, как он ругается на нее окровавленным ртом. Она не может позволить ему смотреть на нее. Она толкает к нему кофейный столик, и он падает на спину, вытаскивая из кобуры пистолет. Она кидается к нему через столик, с силой наступает на руку деревянным каблуком, отбрасывает ногой пистолет – кружась, он летит по полированному полу под кресло.

Он на четвереньках ползет за пистолетом, и она следом. Он яростно отмахивается, сильно попадает кулаком по груди, и она боком врезается в книжный шкаф, с грохотом обваливая на пол книжную лавину. Он добирается до кресла раньше ее и шарит под ним, она вытащила нож из пояса и забирается на его спину. Ее руки потеют, и она промазывает – лезвие без толку цепляется за толстую ткань его формы.

Он встает на дыбы, пытаясь сбросить ее со спины, орет грубый поток слюнявой брани, и это распаляет в ней внезапное бешенство, и она вонзает длинный нож так высоко и твердо в его ребра, как только может, захватывая левой рукой горло, чтобы натащить его глубже на него, как ее учили. Он издает высокий, ужасный звук, как животное, и обваливается на живот, ерзая под ней, и все еще тянется рукой под кресло, скребя ногтями к пистолету. Она обвилась вокруг него, удерживая нож между их тел, так что они крепко привязаны друг к другу.

Она слышит, как он говорит на задушенном, клокочущем немецком: Пожалуйста. Она слышит свой собственный приглушенный английский: Не надо. Она туже затягивает руку вокруг его горла, глубже загоняет нож. Он брыкается, пока они не сваливаются на бок, не отлепляясь друг от друга, как собаки, и она лежит под ним, прижимая к себе, не отрывая глаз от золоченого потолка, слушая, как в его горле хрипит дыхание, беззвучный, безъязычный звук, который он издает, мумммумумуму, чувствуя, как теплая моча просачивается сквозь форму, резкую вонь ее собственного пота, все те длинные минуты, которые нужны, чтобы его тело перестало дергаться в конвульсиях, чтобы его вес обмяк, а голова откинулась на нее как голова ребенка.

Теперь в тихой квартире слышно только ее собственное тяжелое дыхание, и это невыносимый звук. Она отчаянно скидывает его с себя. Отодвигается. Быстро поднимается на ноги и идет в кухню, трясясь на нетвердых ногах. Кислый вкус тошноты поднимается в горле, и она сглатывает ее, сплевывает в раковину. Она опустошена. Яростный гнев, что наполнял ее, исчез, оставляя только дрожащее отвращение.

Она хочет, больше всего на свете хочет уйти из этой квартиры, но она должна сделать что-то с телом. Машина в ее мозгах все еще медленно работает. Она выглядывает из кухонного окна на сад внизу: крутой обрыв черных стен разных зданий, неукрашенное пространство с коллекцией баков и горок мусора у их основания.