Театр китового уса

– Единственные, у кого осталось имя, это корабль и буря. Ты понимаешь?

Антигона отвечает:

– Я здесь не для того, чтобы понимать. Я здесь, чтобы сказать тебе «нет» и умереть.

На этих словах по зрителям прокатывается волна, коллективный вдох, редкие хлопки.

Креонт не сдается. Он хочет спасти Антигону. Он говорит ей, что сказать «нет» легко, что сказать «да» задача сложнее, что она требует закатать рукава и запачкаться. На это в аудитории кивки, согласное бормотание.

Но падающий из окна свет тускнеет, тьма в театре наползает на сцену, а Антигона отказывается от спасения. Оттуда механическая трагедия разворачивается сама по себе, и смерть идет за смертью, пока не падает занавес.

Мгновение тишины, а затем зрители встают и яростно аплодируют, крича браво, браво. Кристабель остается в кресле. Смотрит перед собой. Думает.

Она всю пьесу внимательно следила за Антигоной, следуя прямо по пятам – за Антигоной, которая рано поднимается, чтобы быть первой живой, Антигоной, которой кажется, что весь мир ждет, и раздраженной тем, что он ждет не ее. Кристабель следила за ней как человек, заметивший кого-то, кого будто бы знает. Но постановка Ануя повела ее сперва в одну сторону, затем в другую и оставила где-то посередине, считающей, что, хотя Антигона была права, она вела себя глупо, и, хотя Креонт был виноват, он не был однозначно неправ.

Она понимает, как жертвенность Антигоны должна привлекать парижан среди зрителей, но какая свобода есть у Антигоны? Ее единственное самостоятельное деяние ведет к ее смерти – за кулисами. Она защищает брата, затем удачно избавляется от себя, повесившись на собственном платье. Как в «Мере за меру» Шекспира непокорная сестра, которая защищает брата, удачно убирается в невероятный брак в конце пьесы. Что если, думает Кристабель, была версия, в которой они остались? Остались живыми. Остались собой.

Кристабель смотрит на Лизелотту, которая вместе с остальными зрителями хлопает актерам, которых теперь едва могут разглядеть. Она видит гордый профиль Лизелотты в полусвете, пышную массу жемчуга вокруг ее шеи.

Актеры покидают сцену, и снова появляется персонал театра с фонарями. Зрители движутся к выходам, спеша успеть на последний перед комендантским часом поезд метро. Следуя за Лизелоттой вдоль ряда кресел, Кристабель видит, как двое рабочих юркают на сцену, подобрать забытый реквизит: бутылку вина, игральные карты. Ее взгляд цепляется за того, что помельче, а затем падает занавес.

Снаружи театра один из уличных фонарей, что стоит на площади, с мерцанием вспыхнул. Он покрыт синей бумагой и сияет потусторонним, морским светом. Другие фонари не работают, только несколько коротких свечей горят в окнах ближайших ресторанов, где подметают официанты.

Велотакси Лизелотты вернулось, чтобы забрать ее домой. Кристабель говорит, что доберется сама, и смотрит, как Лизелотта исчезает в ночи в колеснице с мускульным приводом. Затем Кристабель обходит театр, выискивая служебный вход. Найдя его, она ждет в тенистых дверях здания напротив, следя за тем, как актеры выходят, обмениваются поцелуями, машут на прощанье, пока не выходит тот невысокий рабочий сцены в низко надвинутой шляпе и с поднятым воротником.

Она на расстоянии следует за ним по крутым мощеным улочкам Монмартра, останавливаясь только затянуть шнурки. Он заворачивает за угол, и она ускоряет шаг, но когда доходит, он уже исчез. Она осторожно продвигается вперед, оглядываясь по сторонам. Она на вершине, ветер дует, и она видит раскинувшийся под ногами темный город с тонкой виселицей Эйфелевой башни вдали. Затем она слышит шаги, и голос позади говорит:

– Ты думала, они меня ничему не научили, Криста?

Мы

Июль 1944

Она так возмущена, что не может его отпустить. Она крепко прижимает его к себе и обильно ругается на яростной смеси французского и английского. Он обнимает ее в ответ, повторяя:

– Знаю, знаю.

Она отталкивает его от себя.

– Где ты был? Дигби, где ты был?

– Здесь я Денис, – говорит он по-французски, – и нам нужно убраться с улиц, пока нас не арестовали. Сюда – у меня поблизости есть место.

Он ведет ее в маленькое бистро. Он открывает дверь сбоку здания и смотрит по сторонам, прежде чем провести ее внутрь. Она идет за ним следом в крошечную квартирку над рестораном. Внутри темно, все окна зашторены, но она видит мерцающий свет свечи в одной из комнат, и мужской голос спрашивает:

– Денис?

– Со мной гостья, – отвечает Дигби. Он кидает взгляд на Кристабель, затем заводит ее в комнату, говоря, – Жан-Марк, это Кристабель, моя сестра. Кристабель, это Жан-Марк.

Она видит молодого француза в очках, с кудрявыми каштановыми волосами, читающего в потрепанном кресле при свете свечи газету. Он одет в жилет и брюки, босые ноги скрещены перед ним. Он поднимается, когда она заходит, смотрит на Дигби:

– Твоя сестра.

– Я должен был знать, что она меня найдет, – с улыбкой говорит Дигби.

Жан-Марк спешно опускает газету и протягивает ладонь.

– Такая честь встретить вас, Кристабель. Я столько о вас слышал.