Театр китового уса

По вечерам они с Дигби возвращаются в квартиру на острове, чтобы готовить безнадежные ужины и собирать сигареты из остатков других сигарет. Ей нравится ставить кресло ближе к окну, смотреть на квартиры напротив, когда опускается вечер, на их окна, освещенные свечами, горящие, будто ячейки в сотах. Затем шторы задергиваются, чернота спускается на город, и остров Сен-Луи должен плыть сквозь тьму, как корабль по реке.

– Бодлер жил на этом острове, – говорит Дигби, который нашел книгу по истории Парижа на полке и перелистывает ее, лежа на диване, – и Шопен.

– Флосси любит Шопена, – говорит Кристабель, думая о сестре, сидящей за роялем и играющей круговые пьесы композитора, будто бросающей в воду камушки. Это кажется сценой из другого мира.

– Дигс, я много думала, – говорит она через какое-то время, – если я снова открою театр, я хочу все сделать по-другому. Посмотрев «Антигону», я задумалась, могу ли я взять пьесу, которую уже ставили, и рассказать ее по-другому.

– Продолжай, – говорит Дигби, опуская книгу.

– «Бурю», допустим.

– Как бы ты ее рассказала?

– Я бы сделала ее историей Калибана. Начала бы с его рождения. С его матери, ведьмы. Детям нравятся ведьмы.

– Ты бы сделала ее спектаклем для детей?

– Могла бы. Я могу представить ее как театр теней.

– Мать Калибана ведьма? – спрашивает он. – Я никогда его не играл.

– Возможно, это только слухи. Может, она вовсе не ведьма, – говорит она. – Можно сказать детям, что они услышат тайную историю, которую никогда не рассказывали.

– О, мне это нравится, – говорит Дигби. – Я бы сделал историю Ариэля. Когда я думаю о нем, то вижу его пламенем, движущейся энергией.

– Ариэля мог бы играть танцовщик. Танцовщик с огнем.

– Китовые кости вокруг него как клетка.

– Да. Идеально. Бренди больше нет?

– Позволь мне отправиться на поиски.

Иногда к ним заглядывает Жан-Марк. Кристабель теплеет к нему. В нем есть атмосфера готовности, сфокусированной преданности. Его прыгучие кудри, его искреннее лицо за очками. Дигби рассказывает ей, что Жан-Марку нравятся длинные прогулки по Пиренеям, и она может представить его так – с рюкзаком и в ботинках, тщательно оценивающего направления ветра. Она замечает и его беспокойство о Дигби, его настояния, чтобы Дигби ел, спал. Он горный проводник, думает она, а Дигби – высокие облака, что проходят над ним.

Бывают мгновения – они думают, что она не видит, – когда она замечает, как они смотрят друг на друга, иногда с глубиной, быть свидетельницей которой кажется почти вторжением, иногда с выражениями тихой эйфории; молитва и ответная молитва.

Иногда Жан-Марк приводит с собой других résistants, молодых мужчин и женщин, и она замечает их пронзительное товарищество, как они редко говорят, не положив руку кому-то на плечо. Это напоминает ей о ее команде в Шотландии, о том, как она скучает по ним.

– Почти все résistants уверены, что умрут, – говорит Дигби, лежа на диване однажды вечером. Они пьют сладкий как сироп персиковый ликер, найденный в задней части буфета. – Странно слышать их речи об этом, но они не несчастны.

– Нет, – говорит она, думая об Антигоне. – У них есть вера. – Хотя она также помнит, что Антигона потеряла веру в самом конце, когда мученическая смерть, которой она жаждала, стала суровым физическим трудом, который нужно было выполнить, будто заставить себя выйти в море.

Иногда по вечерам Дигби засыпает на диване. Кристабель не нужно смотреть на него, чтобы понять, что он спит, – ей знакомо то, как меняется его дыхание. Она сидит и наслаждается его сном, пока на улицах вдоль Сены немецкие танки выстраиваются под деревьями.

* * *

Однажды ночью она просыпается с пронзительным криком, борясь за вдох с темнотой, накрывшей лицо плотно, как тряпка, и Дигби влетает в ее комнату, говоря:

– Что случилось?

Она только может сказать, что ей приснился кошмар, такой, где не можешь дышать. Она не упоминает тело во сне, как оно лежало на ее груди, невероятный влажный вес, выдавливающий кислород из ее легких, его глаза, еще открытые и умоляющие ее.

Дигби приносит ей стакан воды. Он говорит ей, что в Северной Африке, в пустынных ночах иногда эхом носились крики солдат, видящих кошмары. Он тихо сидит с ней некоторое время, затем кладет сигарету и зажигалку на прикроватный столик и уходит, чтобы она снова заснула.

Однажды вечером в середине августа от Жан-Марка прибегает мальчик с посланием, что у того есть новости о Софи и Антуане. Больше тысячи заключенных вывели из Френе и посадили в автобусы. По слухам, среди них британские агенты, и их везут через Париж на железнодорожную станцию.

Кристабель слетает по лестнице, останавливаясь, только чтобы медленно пройти мимо пожилого консьержа, затем бежит к велосипеду. Яростно крутя педали, она несется через город, мимо хаотичных потоков немецких машин и грузовиков, которые будто размножились за ночь, как муравьи. Некоторые грузовики заполнены солдатами с пустыми глазами, возвращающимися с нормандского фронта, – покрытыми грязью сражений, по-прежнему сжимающими оружие.