Театр китового уса

Оно от солдата, который служил с ним во Франции и вспоминает о том, как Дигби развлекал их монологами Шекспира. Одно от водителя танка, который был с ним в Северной Африке, пишет о его отваге. Каждое письмо будто показывает разные грани Дигби.

– Это от мисс Миртл, – говорит Моди.

– Ох, дай мне посмотреть, – говорит Флосси, садясь, чтобы взять из ее рук письмо.

Моди складывает остальные письма на кровать и встает.

Флосси поднимает на нее глаза.

– Почему ты здесь, Моди? Ты разве не нужна в Веймуте?

– Бетти мне позвонила. Сказала, что нужен кто-то, кто поднимет тебя с постели.

– У меня всегда были с этим трудности.

– Как и у твоего отца, – говорит Моди. – Я оставлю тебя до конца дня. А завтра мы тебя поднимем и вытолкаем из комнаты. Нет смысла обрастать тут плесенью. Для начала нужно ответить на все эти письма.

Отвечать на письма оказывается задачей не настолько обременительной, как сперва боялась Флосси, потому что она будто ведет беседу о брате и делится милыми историями, а это ей всегда нравилось. Она относит письма в деревню, чтобы отправить их, и это означает, что она одевается в нормальную одежду, и люди подходят поговорить с ней, сказать, как им жаль, и это тоже почему-то хорошо – похлопывания по руке, сочувствующие выражения. Она полагает, что многие из них кого-то потеряли и знают, каково это – быть настолько опустошенной грустью, что едва ли существуешь, чтобы кому-то приходилось напоминать, что надо расчесывать волосы, потому что ты забыла об их существовании.

Она возвращается в сад, в пространство меж костей, и обнаруживает, что там многое нужно сделать после того, как избавится от всех сорняков. Морковь, фасоль и молодой картофель готовы к сбору. Последняя малина тоже, а затем нужно обрезать ветви. Вал маленьких дел, которые требуют ее внимания, успокаивает.

Работая, она размышляет, что делать с урожаем. У Бетти есть рецепт печенья с малиной, который можно попробовать, если подкопить карточек на маргарин. Эти творческие мысли заставляют почувствовать, что если она и не возвращается к себе, то готовится встретиться с собой в ближайшее время.

Однажды в конце сентября она сидит на ступеньках крыльца коттеджа с романом с загнутыми уголками страниц и чашкой чая, когда рядом садится Кристабель, обнимает ее за плечи. Они склоняют головы друг к другу. Они сидят так, пока не начинается дождь, затем уходят в коттедж, где Флосси ставит чайник, моет несколько кружек. Кристабель обходит дом, будто напоминая себе о нем. Никто не говорит. Они хранят молчание, как люди после большой катастрофы, двигаясь сквозь то, что осталось. Их действия – нежные прикосновения археологов, осторожно смахивающих пыль.

Кристабель берет в руки книгу, которую читает Флосси, и смотрит на нее.

– Ты читала «Мадам Бовари»? Мне кажется, тебе бы понравилось.

– Не читала, – говорит Флосс. – Но эта очень хороша. Я всегда возвращаюсь к Джейн Остен, когда хочу почувствовать себя лучше. Она будто наводит порядок для меня.

Они относят чай на маленький столик в коттедже и садятся. Через какое-то время Кристабель говорит:

– Я была с ним. Когда это случилось.

– Ох, бедная, – говорит Флосси. – Ему было… ему было очень больно?

Кристабель качает головой.

– Ему дали морфий.

Флосси делает глубокий вдох.

– Я, наверное, расспрошу тебя о подробностях в другой раз, но не думаю, что могу это пережить сейчас, если ты не против.

Кристабель кивает, и они мгновение сидят, слушая, как дождь снаружи набирает силу, напор. Звук капель, ударяющих море, – хриплое шипение, как плюющееся со сковородки масло.

– Что ты делала во Франции? – спрашивает Флосси. – Ты делала того же рода вещи, что и Дигби? Секретную работу?

– Никому не говори, но да. Такого же рода вещи.

Флосси кивает, затем говорит:

– Так глупо, но я все думаю о том, что он разминулся со своим днем рожденья. Оно было всего несколько дней спустя. Ему исполнилось бы двадцать три.

– Ему бы понравилось провести день рожденья в Париже, – говорит Кристабель.

– О, он был бы в восторге, – восклицает Флосси и вздыхает. Через какое-то время она говорит, – что ты сделала, Криста? Потом?

– Я взяла в руки пистолет, – говорит Кристабель, и глаза у нее тяжелые и онемелые.

Кристабель рассказывает Флосси, как сражалась в Сопротивлении до прибытия союзников. Как сидела, скорчившись, за полосой мешков с песком, направив винтовку вдоль бульвара, существуя только в центре прицела. Как чисто и справедливо тогда было стрелять, и каждая отдача оружия в плечо была ударом, в котором она нуждалась. Как они с Жан-Марком были в толпах, что собрались на тротуарах, когда де Голль зашел в Париж, и как высокий генерал шагал по улицам, распахнув руки, будто могучий альбатрос. Как люди свисали с балконов, забирались на статуи, чтобы хоть мельком увидеть его. Как она казалась самой себе столпом молчания, соляным столпом, в исступленном городе шума.