Театр китового уса

Она встает и мгновение не двигается, затем возвращается к Дигби. Его глаза еще открыты, он дышит прерывистыми всхлипами и кашлем. Она почему-то чувствует вину, почти панику от того, что доктор сообщил ей, но не ему. Ей никогда не нравилось таить что-то от него. Она подходит к нему и убирает волосы с его лица. Он бледен. Лоб влажный от пота. Он узнает ее. Пытается заговорить, но выдавливает только ее имя, затем имя Жана.

– Жан в порядке, – говорит она, – за ним присматривают.

Она садится на деревянный стул, который сестра принесла к его койке. Она знает, что в фильмах ждущие у постели убеждают тех, кто в ней, не говорить, но она чувствует, что он должен говорить, обязан говорит.

Она говорит:

– Я не заметила снайпера. Прости меня.

Он качает головой, затем кашляет, и кашель полон густой крови. Он неловко сглатывает, хватает ртом воздух, и когда снова смотрит на нее, выглядит уже отдалившимся. Его веки прикрывают глаза.

– Никуда не уходи, Дигс, – говорит она, – я здесь. Я останусь с тобой.

Его глаза открываются на миг. Вот: знакомый взгляд.

– Никогда не сомневался, – выдавливает он, затем кашляет, вздрагивая всем телом. В брызгах слюны кровь. Его глаза закрываются, голова сваливается на грудь.

Она сидит в темном подвале, где сестры бегают взад-вперед, пока снаружи трещат пули, и следит за ним. Ей кажется, будто он уходит куда-то вглубь себя, вступить в сражение, в котором ей нет места. С того места, где она сидит, сражение кажется удивительно обыденным. Всего лишь человек сражается за дыхание, его грудь поднимается и опадает резкими движениями, маленькими урывками усилия. Она оглядывается по сторонам, чтобы разбить эту обыденность, чтобы найти какой-то реквизит. Это все, что у нее осталось.

Его глаза снова открываются на миг, смотрят на нее, затем закрываются. Дыхание замедляется. Она пригвождена к месту, поймана в двойной агонии, в одновременном желании, чтобы это закончилось и чтобы не кончалось никогда. Это невозможно, думает она, то, что происходит. Прямо за спиной, огромное, невозможное и невыносимое. Она не может смотреть.

(Но если посмотрит, то что увидит? Если сможет посмотреть своей потере в лицо, какую форму она примет? Какой цвет? Ярко-голубой. Небесно-голубой. Голубой как надежда. Любовь размером с небо. Какая яркая и какая яростная. Неистребимая. Представить, что ее нет, все равно что закричать. Он ее брат. Он кто-то, кого она силой желания заставила воплотиться. Он внутри нее и снаружи нее. Она взяла бы все, что у нее когда-либо было, и выбросила без сожалений, чтобы оказаться на этой каталке, чтобы бороться вместо него. Она бы отказалась даже от знакомства с ним, чтобы оградить его от…)

Она не будет думать эти слова. Не будет слов, означающих конец. Она не будет оглядываться и не будет смотреть на его рубашку, промокшую от крови, не будет думать о звуке, о неуклонных каплях, ударяющихся о бетонный пол. Она останется спокойной. Она останется с ним.

Она берет его за руку, переплетает их пальцы и произносит его имя. Она спрашивает, помнит ли он, как они забирались на крышу, и его губы дергаются. Она говорит, что, когда он был маленьким, она рассказывала ему истории, пока он не засыпал, и чувствует, как он в ответ слабо сжимает ее руку. Она рассказывает ему историю о девочке, которая хотела брата, и о брате, который пришел к ней, которого все так любили, и о театре, который они построили, и о приключениях, которые пережили, и продолжает рассказывать историю, даже когда она добирается до точки, где она сейчас, с братом прямо перед ней, с глубоко спящим братом, с красивым лицом и таким мирным, что она почти могла бы поверить в его сон, если бы не знала, что он уходит так далеко, что никогда не вернется, если бы не видела, что его грудь перестала подниматься и, значит, он…

Значит, он…

Но, возможно, история не закончится, если продолжить рассказывать ее. Возможно, если она продолжит держать его за руку и рассказывать, не будет конца. Она опускает голову на каталку возле его головы. Она открывает рот, чтобы продолжить историю, пусть даже не может выдавить и звука. Она остается рядом. Даже если приходит сестра и пытается накрыть его простыней, она остается рядом.

Появляется носильщик с карандашом и биркой в руках и говорит:

– Как его зовут?

– Денис, – говорит она, не двигаясь. – Он в Сопротивлении. Если попробуете надеть на него бирку, я вас убью.

Носильщик уходит. Сестра, которая вытирает пол неподалеку, подходит к койке и говорит:

– Денис. Герой Франции.

Кристабель кивает.

– Вам есть куда идти, милая? – говорит сестра. – У вас есть семья? – Это африканка средних лет, с черными волосами, спрятанными под белой шапочкой сестры, и темными глазами. Она кажется усталой, но ее голос спокойный, уважительный. Она говорит по-французски с легким акцентом.

– Нет, – отвечает Кристабель. – Он моя семья. Здесь мое место.

Сестра кажется задумчивой.

– Я слышала, вы не хотели, чтобы его накрыли.

Кристабель качает головой.

– Нет.