Мужчины в вечерних костюмах с сочувствием улыбнулись ей через стол, невинные и самоуверенные.
Кристабель поднимает глаза на локомотив и с восхищением присвистывает.
– Великолепный зверь. Только посмотрите на его размеры!
Дети Сигрейв, к своему пущему удивлению, были одеты в свои лучшие наряды и на машине отвезены на железнодорожную станцию в Дорчестере, где теперь ждут посадки на поезд в 8:15 до Ватерлоо вместе с Миртл, Тарасом, Хилли, Филли и напряженной Розалиндой солнечным утром среды в июле 1928 года.
Станция яркая и модная, украшенная висячими корзинами красной герани, тогда как поезд – оливково-зеленый и блестящий – самая удивительная машина из виденных детьми. Отполированный цилиндрический двигатель. Шесть компактных вагонов. Он как ящерица греется на солнце, распространяя вокруг запах горячего металла.
Они едут в театр Принцев на Шафтсберри-авеню на дневное представление легендарного «Русского балета» в последнюю неделю летнего сезона ансамбля в Лондоне. У Миртл есть знакомый костюмер, который организовал это, и Миртл надеется, что Тарас встретится с Сергеем Дягилевым, человеком, которого она описывает «прославленным импресарио ансамбля», будто читая с брошюры.
Она снова это говорит, и громко, пока носильщик затаскивает сумки в поезд.
– А Дягилев – прославленный импресарио ансамбля – по слухам на этой неделе в городе. Такая удачная возможность, Тарас. Тебе понравится он, ему понравишься ты, и
– Там, дорогая, мы с Хилли и будем во время спектакля, – говорит Филли. – Мы видели «Русский балет» в Париже сто лет назад. Тогда они были действительно авангардными.
Филли и Хилли сражают всю станцию Дорчестер своим видом – они в ярких изумрудном и шафрановых платьях с заниженной талией и таких же головных повязках. Стоящая рядом Миртл в зеленом тюрбане и китайской шали с кистями похожа на вытянутого джинна.
Хилли, в шафране, говорит:
– Теперь Дягилев продает массам популярную ностальгию.
– Он с таким же успехом мог бы работать в рекламе, – фыркает Филли. – Все эти церкви с маковками куполов, которым хлопают люди без малейшего понимания русской души.
Тарас фыркает моржом.
– Женщины! Хотят видеть своих художников бедными и неуспешными.
– Настоящий художник всегда добьется успеха, – говорит Хилли. – Но Дягилев в первую очередь делец и только потом художник.
Филли добавляет блудливым тоном:
– Я слышала, он в первую очередь заинтересован содержимым трико своих танцовщиков.
Миртл хватается за колье из бусин венецианского стекла.
– Я его не виню. Бедра Нижинского. Глаза наполняются слезами!
– Он до ужаса низкий, Миртл. Как гном. Ты раздавишь его как улитку.
– Дягилев заинтересован чем? – спрашивает Розалинда.
– Хватит болтовни, – восклицает Тарас, наряженный для путешествия в столицу в широкополую черную шляпу и расшитую рубашку, клетчатые брюки и ботинки на шнуровке без носок.
Словно в знак согласия, ожидающий поезд раздраженно шипит паром, заставляя женщин взвизгнуть и засмеяться. Двое других пассажиров на станции – жена фермера и продавщица – вежливо их игнорируют.
Смотритель станции дует в свисток, и дети забираются на борт, направляясь в вагон первого класса. Их купе похоже на маленькую комнату с дверью и окнами, бархатные сиденья накрыты салфетками с вышивкой и источают слабый запах табака. Кристабель тут же занимает себя попытками выяснить, как правильно пользоваться окном, откуда есть доступ к наружной ручке на двери, чтобы она могла должным образом сойти с поезда, когда он прибудет в Лондон, тогда как Ов нервно теребит шляпу. Дигби так переполнен впечатлениями, что может только пялиться на багажную полку над головой. Взрослые идут дальше, в сторону вагона-ресторана, где планируют позавтракать яичницей-болтуньей и шампанским.
Кристабель говорит:
– Мне ужасно нравится это окно. Смотрите. Нужно потянуть за эту кожаную лямку, чтобы открыть его, – когда поезд совершает неожиданный рывок, чтобы объявить о скором отбытии. Раздается громкий
– Жаль, что у меня нет свистка, – перекрикивает Кристабель шум локомотива. – Я его просила на каждое Рождество.