Театр китового уса

Представьте

Июль 1928

Лето продолжается, и дети пользуются увеличивающимися перерывами в расписании. Мадемуазель Обер все либеральнее относится к их учебе, учитель Дигби отвлекается на поиск окаменелостей, а Розалинда озабочена своими гостями. Все отошли от того, чем должны были заниматься. Такое время года. Июльское солнце почивает на лаврах в широком голубом небе, удобно и бездумно. Любая иная погода едва заметна, одни лишь мелкие намеки на высокие облака.

В это оставленное без присмотра золотое пространство входит Флосси со слоненком на колесах и во главе группы диких детей, которых ведет на пляж. Она изобретает игру под названием «наша школа», в которой она добрая учительница, дающая уроки пения и разрешающая покататься на Эдгаре. Кристабель и Дигби также проходят сквозь солнечный свет. Когда им надоедает планировать театральные постановки, они заглядывают в амбар, где пишет картины Тарас. Иногда они болтают с ним на французском, но чаще просто наблюдают за его работой, а он поощряет это, полностью их игнорируя.

Когда Тарас рисует, он часто останавливается и закрывает глаза, будто пытаясь что-то представить или вспомнить. Кристабель и Дигби замечают, что это случается и когда он не работает: его глаза вдруг закрываются посреди еды, посреди прогулки, будто что-то всплыло внутри и потребовало его внимания. Даже открытые, его глаза часто недоступные, скрытные черные изюмины. Они крепко запирают ход его мыслей, но Дигби и Кристабель добросовестные наблюдатели.

Они заметили, что, хотя Тарас радостно соглашается с частыми просьбами Розалинды зайти в Чилкомб встретить гостей, он редко возвращается из дома с пустыми руками. Он не только умело добывает полезные предметы, вроде чайных ложек для домика или контактов человека, который продает масляные краски, он также возвращается с чем-то еще: с материалом.

На его картинах начинают проявляться знакомые лица – викарий и местный парламентарий – вместе с изображениями, найденными на портретах предков Сигрейв, намекая на то, что, устав от собеседников, он переносит внимание на молчаливых людей на стенах. Его ленивая гениальность начинает казаться схожей с лежащим на мелководье крокодилом с улыбчиво открытой пастью. Тем больше он нравится детям за это.

Они также восхищаются его способностью всегда оставаться Тарасом. Им часто приходится становиться более чистыми, вежливыми версиями самих себя, но Тарас никогда не меняется. Он обращается ко всем в одной манере, носит что ему нравится и всегда испачкан. Краска вкрапляется под его ногти, впитывается в линии на его ладонях и разбрызгивается по его подвернутым манжетам. Он носит работу с собой вместе с лакричным запахом скипидара. Пока большинство людей петляет по своим дням, перекатываясь от обязательств к приемам пищи, от желаний к заминкам, мыслям о политике, или о сардинах, или о чем-то еще, что будет дальше, Тарас идет единой дорогой, дорогой Тараса-художника.

Одного за другим он водит жителей дома в амбар. «А теперь я должен написать твой портрет». Они не знают, как отказать. Это кажется невозможным. Иногда они приходят, а холст уже наполовину заполнен, либо же их ждет россыпь декораций, что подает им одновременно приятную и нервную мысль, что о них уже думали. Кухонный нож для мадемуазель Обер. Россыпь монет для мистера Брюэра.

Когда Тарас приводит новую модель, он ведет ее в амбар, в обрамление дверного проема. Следует серия поправок, когда он устанавливает и переставляет как мольберт, так и модель. Когда же он начинает писать, его внимание становится поразительно изменчивым – оно не сосредотачивается на человеке, но кружит около, постоянно проверяет свет, небо, свет, небо. Дети внимательно следят за ним, надеясь определить, как это происходит: преображение их реальности.

Иногда Тараса раздражает его работа даже до ее начала. Однажды, когда мистер Брюэр пришел для портрета, Тарас насквозь пробил холст кулаком, положил его на пол и спокойно прошагал через амбар, чтобы взять новый.

– Все в порядке, сэр? – спросил мистер Брюэр.

– Множество раз, когда у меня все идет не так, – сказал Тарас, – уже меня утомили.

Мистер Брюэр почесал усы.

– По вашей команде, сэр.

– Нет нужды в «сэрах», – ответил Тарас. – Мы немножко порисуем, а затем пропустим стаканчик, ты и я, да? Я Тарас, ты Билл. Приступим, мой друг.

Дети наблюдают и за этим: его способностью признать безнадежность и все равно попробовать. Начать с оптимизмом, пусть даже ты вскоре обнаружишь себя у старта. Они привыкли к тому, что их попытки чего-либо отмечаются решительной галочкой или крестиком, но Тараса будто не тревожат крестики. Он сам выдает их себе. Это вверхтормашечный образ мыслей, но в нем есть занятная простота, расширение пространства. Это кажется хорошим подходом, особенно сейчас, в это лето расслабленности, в это время застывшей воды.