Я не стану отзываться слишком дурно об этой комедии, так как полагаю, что она построена с соблюдением должных правил, хотя и не безупречна. По слогу она слабее других. О любви Жераста к Флоризе в первом действии не упоминается, поэтому вступительная часть пьесы захватывает первое явление второго действия, где Жераст появляется в обществе своей поверенной, Селии, хотя ни тот, ни другая еще публике незнакомы. Тут не было бы греха, если бы он явился, как отец Дафны, пекущийся лишь об интересах дочери, но его собственные интересы слишком значительны — в них главный узел интриги и развязка. А потому я полагаю недостатком то, что он не появляется с первого действия. Еще куда бы ни шло, если бы Флорам (как Селидан во «Вдове»){9} пришел просить руки его дочери и по ходу беседы предложил ему руку своей сестры: в таком случае Жераст был бы введен в комедию Флорамом, то есть его представил бы зрителям актер, действующий с самого начала. Кларимон, появляющийся на сцене только в третьем действии, упоминается уже в первом, где Дафна говорит о его к ней любви и признается, что отнеслась бы к нему благосклонно, будь он похож на Флорама. А сам Кларимон присылает своего дядю Полемона, появляющегося в пятом действии; таким образом, эти два персонажа лишены того недостатка, который я отметил у Жераста. Встреча Дафны в третьем действии с незадачливым поклонником написана с опасной нарочитостью: реплика каждого состоит из одного стиха, что выходит за рамки правдоподобия, ибо в жизни такой размеренности разговора не бывает. Эту искусственность можно было бы оправдать ссылками на Еврипида и Сенеку: они прибегают к ней столь часто и в диалогах на столь общие темы, что порой может показаться, будто их герои выходят на сцену лишь затем, чтобы обмениваться разящими сентенциями. Но не следует им подражать, как бы это ни было красиво: тут слишком много румян и белил, чтобы пленить людей с острым зрением, и слишком мало старания скрыть искусственность приема, чего требует от нас Аристотель.{10}