Театр. Том 2

Кое-кто упрекал меня в неправдоподобности образа матери, жертвующей сыном для спасения чужого ребенка; на это у меня есть два возражения: во-первых, Аристотель, единственный для нас непререкаемый авторитет, дозволяет упоминать иногда о противоречащих здравому смыслу и невероятных на первый взгляд вещах, но при условии, что они лежат за пределами сюжета или, выражаясь языком латинских переводчиков этого философа, extra fabulam, как, скажем, подмен младенцев в нашей пьесе, и приводит в пример Эдипа^{98}, убившего царя Фив и целых двадцать лет пребывавшего в неведении о том, кто пал от его руки; во-вторых, коль скоро, как я упомянул выше, самоотверженный поступок кормилицы — истинная правда, нам не следует спрашивать себя, правдоподобно ли он выглядит: действительность всегда может стать предметом поэтического изображения, хотя поэзия далеко не всегда следует ей. Право поэта отклоняться от правды тоже не следует превращать в обязанность, и правдоподобие является непременным условием разработки сюжета, но никак не выбора его или тех исторических событий, на которые он опирается. Все, что выведено в драматическом произведении, должно казаться вполне вероятным, а это, согласно Аристотелю, обусловлено одной из трех предпосылок — достоверностью, правдоподобием, народным мнением. Я иду дальше и, рискуя, что такое утверждение сочтут парадоксом, смею заявить, что сюжет высокой трагедии должен быть правдоподобен и сам по себе. Это нетрудно доказать с помощью того же Аристотеля, который не считает материалом для пьесы убийство, например, врага врагом: оно правдоподобно, но не пробуждает в человеке ни сострадания, ни страха — двух страстей, составляющих душу трагедии; мудрец советует отдавать предпочтение тем из ряда вон выходящим событиям, в которых участвуют близкие между собой люди, — убийству сына отцом, мужа супругой, сестры братом; они не всегда правдоподобны, но в них верят, потому что они исторически достоверны или слывут таковыми; выдумывать же такой сюжет просто не дозволено. Этим Аристотель и объясняет, почему древние брались обычно за одни и те же темы: в жизни не часто встречаются семьи, где происходят конфликты, могущие служить возвышенным и убедительным образцом столкновения страсти с долгом.