Театральная секция ГАХН. История идей и людей. 1921–1930

Он ставит вопрос искусства в его первозданности, в обнаженной наготе. Писать о театре так же легко, как о других видах искусства, – трудно. И Станиславскому это удается. Когда Станиславский возвращается к фактам своей юности, то мы получаем то, что Станиславский влагает в свой жизненный опыт, привнося в них то, что он осознал позже. Его историзм есть его метод.

Если говорить об изучении книги, то надо сказать, что она ставит вопрос о том, как писать вообще о театре. Н. Д. Волков несколько загружает книжку, говоря о субъекте – объекте. Его книжка применительно к его «сквозному действию» – рассказ, как он пришел к своей системе. Он не столько борется с дилетантизмом, сколько с обманом актера на сцене. Станиславский беспощаден в этом смысле и к себе, и к другим – это вопрос о правде актерского искусства, об органическом рождении образа.

Книга пронизана и этическим пафосом. Как бы ни говорить о его сальеризме, о поверке алгебры гармонией, он весь покоится на бессознательном. Этический пафос книги – пафос его отношения к искусству. С этих двух точек зрения можно подходить к изучению книги.

Оттого, что он пишет книгу ретроспективно, все остальные проблемы даются в одном освещении – с точки зрения актера, правды актера. Это основной вопрос – эстетическое верование и его этический пафос.

На основании книги нельзя подвести итоги системе Станиславского, но можно открыть его творческое лицо. Из книги мы можем выдвинуть (выделить) ряд волнующих его вопросов, но все это решается им не окончательно – и выводов о воззрениях Станиславского сделать нельзя. Она настолько трудна, смешана в своей теоретической части с личностью Станиславского, что это сделать очень трудно.

Л. Я. Гуревич отмечает, что существенного возразить не может, т. к. в докладе Николая Дмитриевича есть начала ряда докладов и он не мог все охватить. Надо подчеркнуть один момент книги. Есть одна сторона его <Станиславского> эмоционального горения – это ненависть его к штампу, ко всему застывшему, утратившему связь с живым творчеством и горением. Эта ненависть к штампу, она же лежит в основе его системы. И он с яростью обрушивается на себя. В этом несходство его книги с другими мемуарами актеров.

Товарищ Горбунков[1394] отмечает, что хотя он книги не читал, но на основании доклада книга Станиславского его не заинтересовала. Что может дать доклад общего порядка о книге? Конечно, можно говорить о методах изучения книги, не показав трудностей книги, не дав нужных инструкций для читателя. Книга как будто написана очень субъективистически. Какое право книга имеет, чтобы претендовать на ряд докладов? Ни один художник не помог нам понять сам предмет искусства. Почему такой шум вокруг книги, не выяснено и не доказано. Книга написана импрессионистически, как роман. В таком смысле она интересна, как всякий документ в глазах ученого. Почему не показано, какие моменты могут быть теоретически обобщены? Помощи к изучению книги не дано.

В. Г. Сахновский в виде разъяснения для будущих ораторов указывает, что доклады пишутся членами Академии в той форме, которую они находят нужным. Что касается обсуждения докладов, то предполагается, что в них принимают участие те лица, которые знакомы с материалом доклада.

В. В. Тихонович говорит, что в отношении книг Станиславского есть какой-то гипноз, от которого не свободен и докладчик. От этого фетишизма надо избавиться. Книга, с одной стороны, – монография гениального художника, с другой – работа, где Станиславский теоретизирует. Книга проникнута не сальеризмом, а проникнута бессознательным вчувствованием. Книга субъективистична, и это снижает ее теоретическую ценность. В Станиславском живет ненависть к неоправданному на сцене.

Надо отметить – замечательная жизнь протекает оторванной от общественности. Наступает 1905 год, и театр уезжает за границу[1395]. Непонятно, как это большие люди хотят лишь играть и отказываются участвовать в широкой общественной жизни! Октябрь приобщает широкие массы к искусству, по мнению Станиславского. Но он упускает из виду, что, может быть, массы потребуют иного искусства.

Книгу не следует переоценивать. Интереснее Станиславский как художник, а не как теоретик. В этом отношении он беспомощен.

Товарищ Окулов-Тамарин[1396] говорит, что в докладе не было указано, что в книге мало отмечено о Станиславском как о режиссере. Это большое упущение. Ведь несомненно, что индивидуальности актеров театра затмеваются тем режиссерским талантом, каким был Станиславский. И секрет успеха театра в обаянии его личности и фанатизме его труппы, шедшей за ним.