П. М. Якобсон говорит, что надо во избежание новых недоразумений указать, что Станиславский совсем в книге не теоретизирует. Вопрос о теории надо ставить в двух плоскостях: 1) теория театра как наука – этим Станиславский не занимается и 2) теория актерской игры и режиссуры – этому посвящено очень многое в книге, но тут он отнюдь не беспомощен. Но книга Станиславского ценна и для науки тем, что открывает новые стороны в театральном предмете. И в этом ее исключительное значение, непохожесть на всякие другие мемуары.
Л. Я. Гуревич указывает следующее: Н. Д. Волков говорил, что Станиславский напишет как бы некоторую грамматику. Он не напишет свою систему в такой сухой форме. Однако как факт надо сообщить, что такая книга частично им написана. Способ изложения, действительно, не грамматика. Он долго искал нужный способ изложения, теперь он найден.
В. Г. Сахновский считает, что главное в книге – наведение внимания читателя на ту жизнь, которую Станиславский выдумал. Есть в книге некоторая дидактика. Он учит актера, как брать жизнь. Н. Д. Волков говорил о психологизации фактов – это не то. Станиславский всю жизнь делает предметом художественного наблюдения. Вся его внутренняя установка на жизнь не совпадала с той логикой, какая в нем самом ставила себе известные задачи. Сама книга как бы роман, как у Руссо «Новая Элоиза». Он пишет не мемуары, а о жизни и потому и не говорит о вопросах общественности. Самое существенное в книге – о жизни в искусстве. В ней рассыпан известный вагнеризм, есть внутренняя стройность и внешняя рассыпанность. Здесь очень много требований к читателю. Прав П. А. Марков, что книга интересна, если подвергнуть анализу сам метод писания о театре. В плане культурного творчества книга очень примечательна. Она много дает и актеру, и режиссеру.
Н. Д. Волков отмечает, что говорившие распадаются на две части: одни нападают на доклад, другие его дополняют. Дополнения следует приветствовать. Нельзя согласиться с П. А. Марковым, что Станиславский дает метод писания о театре. Это очень индивидуальная манера.
<Об обвинениях Горбункова.> Но это не задевает книги Станиславского, поскольку он ее не знает. Кажется, что товарищ Горбунков ополчился против известных художников. Инструкцию для читателя не требуется давать, как читать книгу. Академия – не школа второй ступени. В. В. Тихонович говорил о фетишизме – это неуместно. Но когда имеешь дело с мировым художником, то надо отдать отчет в том, что это
В. Г. Сахновский. (пропуск в стенограмме. –
К главе 9. Тезисы докладов и стенограммы их обсуждений. 1928
Протоколы № 1–5 заседаний Группы по изучению творчества режиссера и материалы к ним. 17 ноября 1927 – 22 мая 1928. 6 апреля 1928 г. // Ф. 941. Оп. 4. Ед. хр. 9. Л. 13. Прения по докладу // Там же. Л. 15–15 об.
1. Замысел как основной образ и тема, долженствующие быть выявленными в спектакле.
2. Автор – драматургическое оформление темы и образа, наиболее соответствующих сценической форме, могущих вполне выразить предполагаемый замысел.
3. Актеры – персонажи образа спектакля, разыгрывающие тему замысла.
4. Декорация – материальное оформление среды, в которой действуют персонажи (конструкция, бутафория, реквизит); а также световое и звуковое оформление спектакля.
5. Режиссер – лицо, конструирующее все компоненты в единое целое спектакля и определяющееся по своему стилю, которым он осуществляет общий план постановки.
Н. П. Кашин указывает, что едва ли у Мейерхольда мы имеем поднятие «Ревизора» до более широкого замысла, чем у самого Гоголя; есть указания, что для Гоголя «Ревизор» представлялся символом души человека.
П. М. Якобсон указывает, что название доклада дает повод к различным толкованиям. Неясно, есть ли это режиссерская запись (т. е. восприятие режиссером спектакля) – или запись работы режиссера, т. е. фиксация того, что сделал и внес в ее постановку Мейерхольд.
Надо сказать, что опыт данного описания интересен. Очень удачно, что взят «Ревизор», поскольку на нем при мейерхольдовской постановке очень хорошо видно, что приносит в театр режиссер.