Театральная сказка

Публика заполнила зал. Вслед за первым и вторым звонками с минуты на минуту должен был прозвучать третий. Ветка внезапно отшатнулась от занавеса и бледная, как сорочка покойника, замерла, глядя на Мыша.

Мальчик встал и медленно, с предчувствием чего-то очень нехорошего, подошёл к занавесу. Заглянул в дырочку, и его словно прошил разряд электрического тока.

Зал наводнили демоны из Репинского сквера. Кто-то уже уселся на свободные места, кто-то бесцельно блуждал по проходам.

Тут была и Нищета с обвисшими грудями, и Пропаганда насилия с длинным обрубком вместо носа, и Война с Наркоманией, оба с косами-крыльями, торчащими из лопаток…

– Как они будут сидеть в креслах? – сквозь накатывающий ужас подумал Мыш. – Косы же мешать будут…

Он разглядел Невежество с ослиной головой, Лженауку с двухголовой безобразной тварью на поводке. Воровство весело водило пятачком и потряхивало мешочком, наполненным монетами. Садизм устроился в первом ряду, широко расставив ноги под сутаной и весело поигрывая притороченной к поясу петлёй. Рог его сиял, глаза блестели красным.

Обычные зрители ничего не замечали, искали свои места, обмахивались программками, негромко переговаривались.

Мыш отошёл от занавеса.

– Они все пришли. Все до единого, – прошептала девочка, вцепившись в его плечо.

– И ближе всех Садизм, которому… Которому мы тогда попали по голове снежком.

– Я, – поправила его Ветка. – Это я попала. И это моя вина, что они пришли. С меня всё началось.

– Не говори ерунды, – оборвал её Мыш.

Из-за занавеса доносился привычный шум рассаживающейся по своим местам публики, в котором диссонансами выделялись звуки, издаваемые демонами, – громкий каркающий смех, бульканье, клёкот, тучное сопение, повизгивания…

– И что теперь? – Ветка посмотрела на мальчика.

– Станем играть. Как обычно. «Что бы ни случилось, спектакль будет продолжен». «Show must go on», короче.

Ветка сжала ладонь в кулак, поднесла к губам и сказала:

– Сейчас будет третий звонок…

…Играя, дети, как ни старались, не могли не обращать внимания на происходящее в зале. Ожившие статуи оказались весьма беспокойными зрителями. Когда кому-то из них надоедало пребывать в неподвижности, они поднимались с мест, прохаживались меж рядов, заинтересовавшись, останавливались возле людей, принимались беззастенчиво и брезгливо осматривать их, трогать лица, оттопыривать уши, растягивать в самых отвратительных гримасах рты, оттягивать веки. После их лап со щёк и лбов долго не сходили красные пятна.

Проституция вела себя особенно беззастенчиво. Она ощупывала мускулы на руках мужчин, трогала пресс, хватала за бёдра, будто выбирала мясо на рыночном прилавке. Обнимала без разбору мужчин и женщин, что-то шептала им в уши своими огромными жаркими губами, садилась на колени, заглядывала в глаза неподвижными зрачками, целовала, облизывала длинным, похожим на щупальце, языком, била по щекам, отталкивала и, хохоча, шла к следующей жертве.

Воровство, похрюкивая от усердия, ковырялось в карманах зрителей, доставало кошельки и бумажники, шелестело купюрами, противно чавкая, слюнявило пальцы, перетряхивало содержимое дамских сумочек, кривило недовольно лицо: «нищебродские зрители, нищебродский театр».

За Воровством неотступно следовала Нищета, древняя старуха с измождённым лицом, и словно бы изъеденным кислотой посохом. Она протягивала к Воровству открытую ладонь, причитала скрипуче «дай копеечку, дай копеечку!», и демон изредка бросал ей что-нибудь через плечо. Подачки Нищета хватала с проворством, совершенно неожиданным для её немощи и измождённости. Казалось, эти двое разыгрывают здесь свой спектакль, не требуя ни внимания, ни аплодисментов.

Невежество почти не вставало с места, но, наверное, в порядке компенсации неподвижности, производило невозможное количество шума. Издавало оглушительные ослиные вопли, гремело колотушкой в левой руке, часы в правой её руке тикали громко, будто идущий по рельсам поезд.

А вот Лженаука, напротив, совсем не садилась. Мелкая двухголовая тварь-марионетка у её ног пребывала в непрерывном движении и не давала старухе с закрытым тряпкой лицом присесть. Тваринка кусала людей за ноги, щипала сильно и зло, то и дело начинала смеяться, и этот хохоток, исходящий из собачьих пастей, слушался особенно жутко.

Пропаганда насилия откровенно скучал, пихал соседей локтями, иногда бил их от скуки по лицу, по ногам, по горлу, тыкал носом-обрубком в глаза. Люди дёргались от боли, не понимая, что происходит, оглядывались и пытались продолжать смотреть спектакль.

Мыша и Ветку, против воли всматривавшихся в темноту зрительного зала, переполнял страх, и они играли, отчаянно пытаясь не сбиться.