Тебя все ждут

Детские танцевальные вечера, за которые нас агитировал Иван Онуфрич, пришлось отодвинуть на-после-Пасхи.

В Доме Орловых настал день сурка. С утра – Онуфрич и кредиторы. За завтраком, за обедом – привычные разговоры про будущий бал, про приезд Маши Абросимовой, про князей Долгоруких… После ужина – «Робинзон Крузо». Когда закончился «Робинзон», мы взялись за Марлинского: прочитали «Замок Нейгаузен», начали «Испытание».

Варю мы больше не заставляли читать. Да и в целом обращали на неё всё меньше внимания. Она поселилась не в доме, а в воображаемом флигеле, вместе со слугами. Рейтинги у неё были сплошь розовые и красные: минус два, минус три… Непонятно было, зачем шоущупальца её держат.

Всё прояснилось только в конце апреля, во время детского бала.

* * *

К середине весны я заметил, что шоураннеры не размазывают события равномерно, а стараются группировать. Случались дни абсолютно пустые, а бывали ударные дни, супердни. Может, фюреры их как-то заранее рекламировали, делали на них ставку?

Уже задолго до детского бала чувствовалось, что он должен стать таким суперднём… вернее, супер-прайм-таймовым вечером.

После Пасхи только о бале и говорили. В этот вечер нас снова должен был осчастливить своим посещением старший князь Долгорукий (Паулюс Максимилианович Целмс). Ожидалась и Маша Абросимова (теперь – баронесса фон Функе, вдова-миллионерша). Маменька исправно докладывала обстановку: мол, Пелагея Даниловна рассказала, что баронесса вот-вот прибудет в Москву… Через несколько дней: Аграфена Филипповна слышала у Марьи Дмитриевны, что баронесса уже вернулась, но никого не принимает после тяжёлого путешествия… Ещё через день: Разумовские видели «Машеньку» на бульварах – нисколько не изменилась и не состарилась, даже, напротив, похорошела…

Я, как полагалось по роли, делал вид, что эти новости мне безразличны и даже досадны, – но, конечно, пытался вообразить себе эту мифическую невесту. Кто её будет играть? – думал я. Такая же шелупонь, как Варвара, или нормальная грамотная актриса? И – помимо сознания, помимо воли – я поддавался на провокацию мерзавки Алки: из-за того, что придуманную невесту звали так же, как мою юношескую любовь, когда маменька говорила о «Маше», меня это волновало.

К нам стал наведываться учитель танцев, «француз» Дюпор. Он осматривал залу, заставлял лакеев переставлять пуфики и оттоманки. Онуфрич шептался с ним про «билетики».

А накануне бала случилось маленькое (но важное для меня) происшествие.

После ужина я вернулся к себе, сел за стол прочитать текст на завтра: открыл, как обычно, Библию, заложенную в нужном месте закладкой, – и между страницами обнаружил маленький плотный листочек, вроде открытки. На листочке разборчивым женским почерком, с наклоном и аккуратными петельками, было написано всего шесть слов:

Ну и как тебе наша BARBARA?

О.

У меня даже сердце забилось. Я и не знал, что актёры могут обмениваться записками…

Нет, честное слово, буря эмоций: и пульс, и дыхание спёрло, и щёки горят! Как будто мне десять лет, записочку получил от главной красавицы в классе… И смех и грех.

Дефицит впечатлений. Попробуйте поживите пять месяцев без телевизора, без смартфона. Совсем по-другому психика реагирует на раздражители. Не то что два века спустя, когда телефон жужжит каждые две секунды…

…А вдруг это по сценарию? – подумал я. Не настоящая Оленька Гололобова написала мне, настоящему Лёше Орлову, а персонаж Ольга Кирилловна – своему брату. Зрители сейчас видят эту записку? Могут её прочитать? Или нет?

Хорошо: допустим, это не персонаж, а реальная Оленька написала… зачем? Тоже тревожится насчёт завтрашней баронессы? Хочет заранее подстелить соломку? Мосты навести? Хочет, чтобы у нас с ней возникли свои секретики?

Я довольно долго обдумывал свой ответ. Решил, что чем туманнее и короче – тем лучше. Пускай помучается сестрица. Ограничился одной фразой, потом вообще сократил до двух слов:

Маловато жизни.

Без подписи.

Вставил записку между страницами, рядом с Ольгиной: мне передали – ей тоже как-нибудь передадут.

И почувствовал, что настроение-то – поднялось!

10

Назавтра, с самого что ни на есть ранья, дом гудел. Лакеи звенели бутылками, привезёнными из винной лавки, тёрли паркет в бальной зале, наводили финальный лоск.

Я принял ванну не утром, а после обеда. Дуняша меня облачила в тёмно-красный «пасхальный» сюртук. Раньше, до моего озарения (в лунном луче с папенькиным медальоном), я не надел бы на себя красное, а теперь подумал: почему нет? Хорошо, ярко. Буду притягивать взгляды.

Панталоны – контрастно тёмные, чтобы стройнили: увы, раздобрел на Маврикиевых харчах, даже пост не помог. Шейный платок выбрал чёрный – напомнить про траур (мы принимали гостей впервые после кончины старого графа) – и, кроме того, лицо должно было выигрышно смотреться на чёрном фоне.

Выехал ненадолго в бальную залу, одобрил приготовления. Дюпор, напомаженный и завитый барашком, с поклонами вручил мне пухлый конверт.