Тебя все ждут

Я понимаю, к чему вся эта восточная вязь. Через неделю герой явится во всём блеске, и наша Оля падёт, как Шуша.

Выходит, я сам расчистил ему дорогу.

Меня не оставляет упорное ощущение – будто все мои действия, даже те, которые, как мне казалось, должны были стать сюрпризом для шоуфюреров (мои схватки со старым князем и с Митенькой, катастрофа с Дуняшей), – каким-то немыслимым образом были предвидены или даже спланированы извне.

Может, так начинается паранойя?

Я пробую мысленно переиграть: допустим, Митеньку я не прогнал… Тогда не потребовалась бы история с «Шахом»?..

А если бы перед встречей Ольги с Мишелем я не стал предлагать ей «заглянуть в сердце», а наоборот, горячо напутствовал, благословил? Она всё равно ему отказала бы… Но не смогла бы винить в этом отказе меня. У неё не было бы оснований кричать эти гадости про второй подбородок…

Тьфу! Чем занята моя голова?! Я тупой! Ольга меня обругала и оплевала со всех сторон, всеми способами, а до меня никак не дойдёт, что её больше нет для меня, всё, всё!

Ожерелье я ей отдал, разумеется. Но она его больше не надевала.

Конечно, самый ужаснейший ужас и самый позорный позор – что случилось с Дуняшей…

Вы знаете, мне сейчас пришла одна мысль. Я уже хотел было оправдываться, что я здоровый мужчина, мне ещё нет сорока, я почти девять месяцев прожил без женщины и т. д., – и вдруг понял, что я хочу провалиться вовсе не потому, что я нарушил все правила, про которые вам писал: про делёжку ответственности, про то, что использовать неопытного человека, невинного – гадко…

Окажись на месте Дуняши какая-нибудь красавица из танцовщиц – мне не было бы вполовину так стыдно. Может, я бы вообще гордился победой.

То есть, оказывается, проблема не в том, что я использовал девочку, которая ещё, похоже, была в меня влюблена (Алка тогда сказала «твоя поклонница, между прочим»), – использовал чисто физиологически, как животное, – да и жене, в конце концов, изменил, – а в том, что Дуняша толстая и некрасивая?..

Какой ужас. Какой позор.

В первый раз в жизни я понимаю, что я плохой человек. Плохой актёр и плохой человек.

15

Я понял, чтó это был за запах во сне!!

Как я сразу не догадался!

Сколько раз вы предлагали что-нибудь рассказать про семью, а мне ничего в голову не приходило, – и вот сейчас вспомнил настолько ярко… ярче, чем эти райские птицы на ширме. Посидишь девять месяцев в замкнутом помещении – очень всё обостряется: чувства, воспоминания, сны…

Ну так вот.

Прошлой осенью, месяца за полтора перед тем, как я здесь оказался, мы играли ужасно тяжёлый спектакль. То есть пьеска-то лёгенькая – но то ли давление падало, то ли магнитная буря: всё шло тягуче, как через воду. Весь спектакль час пятьдесят без антракта, а ощущение было, что пять часов, шесть часов… Еле доволоклись до поклонов.

Даже не было сил разгримировываться: переоделся – и сразу поехал домой. Еду и думаю: стакан – и спать.

Приезжаю домой, поднимаюсь на лифте, дверь ключом открываю… и слышу, что дома никого нет.

Когда я прихожу, моя жена разговаривает по телефону. Без вариантов. Я, кажется, уже жаловался. Мы ложимся под утро. А я вернулся в начале одиннадцатого – это у нас жизнь в разгаре…

А тут ни звука. И чувство, что дом пустой. Мне стало не по себе.

Захожу в комнату, вижу – спят. Маринка перед выключенным телевизором на диване, в своей обычной позе, вся перекрючившись, – так её и сморило. Рядом, естественно, телефон, а под локтем – пустая чашка с синими пятнами от черники или от голубики, вот-вот упадёт на ковёр. Я вынул из-под неё эту чашку, поставил на столик, стараясь не звякнуть, но звякнул. Маринка не шевельнулась. Немного ей ноги выпрямил, чтобы не затекли. Плед, тоже весь перекрученный, вытащил из-под неё за краешек, укрыл ей ноги.

В первые месяцы нашей совместной жизни Маринка сквозь сон выдавала самые невероятные фразы, дико смешные. Но это было давно.

Сеич спал на ковре перед диваном с ноутбуком на животе. Телевизор он не смотрел никогда, это было ниже его достоинства, но тут, видимо, выполз составить компанию матери. Когда я дома, он обычно наглухо закрывается у себя в комнате. Ноутбук – с моего плеча, старый, громоздкий, некоторые буквы стёрлись. Я его отдал Сейке, когда он начал греться как печка и стрекотать. И пара кнопок уже не работали. И зарядка совсем не держалась. Сей Сеич сказал, что проапгрейдит его в два счёта, но, по-моему, не добился особых успехов.

Я осторожно снял с Сейки тяжёлый ноутбук. Подбрюшье ноутбука было холодным: видимо, все заснули уже довольно давно. Я сходил в Сейкину комнату за подушкой и другим пледом, там пахло чуть странно, как будто пластмассой, но я в тот момент как-то не отфиксировал.

А вот когда я нагнулся над Сейкой, подсунул подушку ему под голову – ясно почувствовал тот самый запах, химический запах аэропорта во сне. Этот запах смешивался с его собственным подростковым полусладким-полукозлиным запахом полуюноши-полуребёнка. Пахла его болезнь. Химия, которую ему вливали в кровь через капельницы.