Тебя все ждут

На фотографии А. Орлов выглядел лучше некуда: русые кудри, кровь с молоком, ясный взгляд… Баловень, покоритель сердец. Матия Йович, один в один, даже лучше: если два снимка положить рядом, у настоящего Йовича глазки поменьше, губки потоньше…

Повторюсь: в статике – стопроцентное попадание! Так и сработало – Алка подсунула гендиректору фотографию, и тот с лёгкостью утвердил А. на центральную роль.

Надеюсь, вы помните трейлер, который мы обсудили в самом начале. Муфлон в гардемаринской рубахе, с гусиным пером.

Любой трейлер – это очень короткие планы и множество склеек: вот крупно губы – проводит пером по нижней губе, перо топорщится, – вот склонился и пишет, лица почти не видно, только взбитые парикмахером кудри, – вот сверху в движении… Но стоило камере зафиксироваться хотя бы на три секунды, на две – и будто бы начинала теряться резкость: эта маска красавца и баловня начинала словно подтаивать, оплывать…

То ли был виноват латентный алкоголизм. То ли другая психологическая проблема… А. как бы не до конца был собой. Не как актёр – просто как человек. Не попадал в свою лунку, в свою ячейку. Промазывал. Будто бы не вполне верил, что он – это он. А не веря себе самому (или в себя самого) – как он мог заставить зрителя поверить его персонажу?

Чем дальше, тем становилось яснее: не тянет. И не потянет. Даже Ольга была выразительнее, чем А., даже Люська точнее. Не говоря уж про Жукова.

Проблема в том, что я не мог донести эту мысль до Котэ. Я выбирал самые неудачные репетиции, приходил с диском в начальственный кабинет:

– Константин Захарович, посмотрите, он вялый. Он никакой.

Но Котэ не любил признавать собственные ошибки. Кроме того, перегруженное внимание высших руководителей фиксируется на считаные секунды, не больше – а за секунды эта внутренняя расплывчатость не успевала как следует проявиться.

– Да нормальный он. Не придирайся. Тем более из хорошей семьи…

И видно было: Котэ нравится эта гладкая морда, кудри и голубые глаза. А я, признаться, этот мужской типаж ненавижу, у меня сразу во рту привкус сахарной ваты.

К тому же я постоянно сравнивал его с Грдляном. Я-то планировал совершенно другого актёра на эту роль – классного, умного, тонкого, необычного. Артур мог бы поднять «Дом Орловых» на другой уровень…

Ну ничего, думал я, дело времени. За два месяца репетиций муфлон даст мне повод, и не один, думал я. Я его подловлю. В крайнем случае, спровоцирую – и уволю. Или переведу в камердинеры. Вот камердинер из него, кстати, получится подходящий… Стивен Фрай для бедных. Может выйти даже неплохо, смешно.

И тут вдруг – два месяца репетиций схлопнулись, я сидел в темноте – и сам не знал, хочу ли я, чтобы свет включился обратно. Думал: даже если сейчас мне придётся выйти в эфир с А., постепенно я его выдавлю… Я заранее чувствовал: рейтинги у него будут такие же клёклые, как он сам, такие же ускользающие, двоящиеся, как бесцветные траектории и границы, хорды и параллели, которые задрожали, поплыли, медленно стали терять очертания, растворяться… После двух суток без сна я всё-таки задремал – и сильно вздрогнул, когда за полчаса до эфира в студии вспыхнул свет.

Вторая часть (окончание)

17

– Ребятки, внимание всем! Три минуты до старта. Пожалуйста, все на свои места. Пауль Максович, Людмила Ивановна, пожалуйста, в павильон. Пульт – приготовиться…

В ближайшей люстре свеча перекосилась и быстро-быстро капает, но поправлять уже времени нет. Сотни свечей, тысячи, отражённые в зеркалах. Воздух кажется газированным. Как перед началом спектакля: рассаживаются последние опоздавшие, разговоры стихают…

– Внимание, две минуты! Тишина на площадке! Ребяточки, все на исходные. Приготовились к съёмке. Пауль Максович, мы вас ждём.

Я озираюсь, высматриваю Целмса. Может, мне не видно из-за колонны? Ярко-белое платье – Ольга. Другие платья: светлые голубоватые, желтоватые, розоватые… В белоснежном она одна – на ней как будто луч света.

Где Целмс? Между колоннами – чёрно-белые фраки, яркие, как сороки; мундиры и эполеты; ливреи, пудреные парики… Всё затихло, все ждут. Воздух будто искрится.

– Одна минута! Пауль Максович, где вы? Музыка! Гур-гур пошёл!

Ожили, заговорили: журчание голосов, но слов не разобрать – это и называется по-актёрски «гур-гур». Льются скрипки. Мохнатые перья колышутся: дамы обмахиваются веерами.

– Гур-гур громче! Танцоры пошли!

Вывернулись запятыми, зигзагами по паркету юбки и каблуки. Треплются язычки, люстры пышут живым огнём, как костры: страшновато, не ровён час декорация полыхнёт…

Звенящим голосом:

– Камера, мотор!

Другой голос, мужской:

– Мотор идёт.

– Пять! Четыре. Три. Два. С Богом. Начали…

* * *

Белое платье качнулось, двинулось сквозь коридор – цветные платья по очереди расходятся перед ней: в кадре это движение должно выглядеть быстрым, все расступились, и чёрно-белый подхватил Оленьку, музыка громче, они понеслись…

Кресло мягко двинулось с места. В ухе Алка:

– Внимание, Лёшик… В кадре!