Тебя все ждут

На две-три минуты я перестал быть актёром, забыл про камеру: я был настоящим хозяином, наблюдал за гостями, случайно подслушивал разговоры; реплики сами собой выстраивались в историю, ничего не задерживалось, не срывалось, яйцо продолжало катиться…

– Лёшик! Не расслабляйся. Ты в кадре всё время. Всё видишь, всё слышишь, всё чувствуешь. Всё через тебя.

Впереди – здоровенный амбал в белом кавалергардском мундире с красным воротником… Славка Рябов из Нового драматического. На щеке у Славки грубый, преувеличенный шрам. Я с трудом удержал лицо: это надо было вбухать такие деньжищи, выстроить декорацию, выцарапать Целмса – и не найти никого лучше этого гоблина?

Вокруг Славки – стайка юных массовщиков, видно, студентов, – как положено, свита злодея: смотрят в рот, лебезят. Славка приглаживает волосы пятернёй… ой-ёй, ужас: так может делать приказчик, кузнец, гарный парубок – но кавалергард?!. Налезает на Ольгу и, пригнув толстую шею (из-за музыки я не слышу, но помню сценарий), приглашает её на англез. Выглядит так, будто лакей предлагает барыне заливное. Кошмар. Ольга холодно отвечает: увы, она ангажирована на все дальнейшие танцы. Славка, как лошадь, встряхивает башкой, подходит к буфету, хватает бокал (не за ножку берёт, как положено дворянину два века назад, а по рабоче-крестьянски облапливает, как гранёный стакан) и хлебает, гневно двигая кадыком.

Дефилируют дамы в искусственных жемчугах, в париках:

– …Была так счастлива…

– …Ах, вы слишком добры…

– …На днях у Апраксиных…

– …Восхитительно…

Приближается кульминация.

Вальс. Массовщики расступаются, к Героине выходит Герой. Он весь в белом, она ещё белоснежней. Он кланяется, подаёт руку, она кладёт на его руку свою. У неё на груди сверкает алмазное ожерелье. Двинулись… Он приподнялся на цыпочки: интересно, это и называется «полупальцы»? Чуть скованно… Нет, закрутил, закрутил, понеслись дальше, дальше… Все остальные пары держатся на расстоянии, чтобы не закрывать главных героев от камер.

Я делаю вид, что слежу за танцорами. На самом деле, они далеко – я вижу только белые промельки, но знаю, что меня могут в любой момент «взять под монтаж» для так называемой перебивки (основное действие «перебивается» периферийными эпизодиками, реакциями). Например, в кадре танцоры – и сразу мой пристальный взгляд: зритель думает, что мы рядом, в одном пространстве. Все отрабатывают реакции: папенька смотрит в сторону дочери умилённо, маменька – с напряжением, мол: «Кто этот молодой человек? Мы должны ждать Мишеля, нам нужен только князь Долгорукий!..» Я – с печалью: когда-то и сам танцевал, а теперь вот, прикован к своему креслу…

– Непохоже, – напряжённым высоким голосом говорит один из Славкиных прихвостней, – непохоже, чтобы невеста сохла по жениху.

Я сверкаю глазами, сжимаю ручку коляски, стискиваю зубы… Упс, не переиграл ли?

Славка жестом фокусника извлекает лорнет – и смотрит на Ольгу в лорнет (точнее, куда-то в сторону Ольги). Это очень комично: корове седло.

Танец всё продолжается. Белые веретёна вращаются ближе, ближе. Должен признать, оба смотрятся хорошо: Костя больше не выглядит напряжённым, он улыбается, что-то ей говорит – Ольга слушает будто бы с удивлением, поднимает к нему большие глаза… Ну, под музыку может сойти за любовную сцену.

Услышав реплику прихвостня, полюбовавшись сестрой, выдвигаюсь на новую точку. Впереди орлиная голова и седины: Целмс свысока улыбается кому-то и говорит – издалека не слышно, что именно, но по общему выражению что-то вроде «можете позвонить послезавтра в четыре».

Вальс закончился. Герой ведёт порозовевшую Героиню обратно к родителям, вся семья уже в сборе: папенька с маменькой, я сбоку-припёку в кресле – и князь.

– Мои милые, – князь прощается. – Надо мне показаться на пр’азднике у посланника. Гр’устно покидать ваш восхитительный вечер. С тезоименитством, Аннет, – маменьке с полупоклоном. Мне, строго: – Пр’ощай, Алексей. Мы условились. Пр’ощай, моя пр’елестная, – Оленьке.

Уфф! ушёл. Вроде я не опозорился перед светилом…

Но думать некогда, важная сцена с Ольгой. Папенька с маменькой в сторону, и мы с ней будто бы оказались наедине. Ольга дышит – при всей олимпийской сноровке видно, что танцы потребовали усилий. Она потеплела, порозовела, на щёчке, у края волос, капельки пота.

Говорю:

– Весело ли тебе?

Она, не глядя на меня, кивает – и неожиданно сильно, почти до боли, сжимает моё плечо. Я физически ощущаю: с ней сейчас происходит важная внутренняя перемена, о которой она не хочет или не может сказать. В этом пожатии есть и доверие – и одновременно нечто слегка унизительное…