Тебя все ждут

Я думал: как могут эти два совершенно чужих человека, которые полчаса назад ненавидели и презирали друг друга, – подключаться к этому же источнику?

А ведь они к нему очевидно были подключены. Это были не просто внешние жесты, а – правда.

Правда!

Или всё-таки нет?..

А если это была неправда, тогда, может быть, и те наши с Маринкой минуты, волшебные, как алмазная гусеница, – единственные, для которых имело смысл жить, тоже были – неправда?

Тогда, может быть, ничего настоящего вообще нет?

Вы понимаете, о чём я говорю?

* * *

Старый граф с маменькой поползли влево, от неожиданности я схватился за подлокотники: обернулся, увидел Дуняшу, даже открыл было рот, чтобы остановить её, – мне хотелось смотреть ещё.

Мы двинулись – и я почувствовал, как правое колесо чуть-чуть приподнялось, переехало раскрошившийся подо мной, под тяжестью кресла осколок разбитого Славкой бокала. Я не услышал ни скрипа, ни – как назвать этот звук, когда давят стекло и крошится, треск?.. Помню только это движение колеса, когда оно на ноготок поднялось – и сразу просело обратно, размололо осколки в мелкое крошево.

Я как будто очнулся – и только в этот момент вспомнил задним числом, с какой безупречной гладкостью, с какой точностью я весь этот час двигался в своей коляске.

Вчера, когда у меня за спиной был предатель Семён, я всё время физически чувствовал его усилия, мысленно помогал ему, торопил или пытался замедлить, тяжёлое кресло не слушалось, норовило поехать левее или правее, мне приходилось всё время подворачивать руль, подправлять… Мы не доезжали до намеченной точки, Саша-Дуняша, которая ещё вчера была нашим кондуктором, просила ещё немного продвинуться, чтобы занять расчётное положение в кадре; проскакивали, и приходилось откатываться на полтора метра назад; запаздывали, я не слышал те реплики, которые по сценарию должен был слышать, – или, наоборот, слишком рано оказывались на месте, и я был вынужден что-то изобретать, звать лакея, приказывать, чтобы эту бутылку несли туда-то, пока массовщики скороговоркой выйдут на нужную реплику…

А сегодня я совершенно свободно смотрел вокруг: как хорошо, оказывается, танцует Ольга; как Ферапонт почтительно слушает гостя и делает знак лакею; как глухой старичок выдёргивает из веера карту… Я мог погрустить о том, что прежде сам танцевал на балах, а теперь не могу; полюбоваться папенькой с маменькой, подумать: как они это сделали? Что они подложили?..

Единственное, о чём я ни разу не вспомнил за весь этот час: о том, что за спинкой кресла – Дуняша. Всё шло плавно и точно, будто само собой.

И ещё я почувствовал в этот момент – не потом, когда в ломберной старички отложили карты, вытащили из карманов бумажники с большущими непривычно выглядящими купюрами, а лакеи начали гасить свечи длинными как бы удочками с напёрстками на концах, – нет, уже в ту секунду, когда осколок хрустнул под колесом, я понял: вся эта конструкция, состряпанная на живую нитку, вычурная, кособокая, с головоломными внутренними траекториями, запутанными отношениями и конфликтами, с танцами, с разговорами, с вызовом на дуэль… не яйцо по нитке, а вот этот мой катафалк, только в тридцать раз больше, неповоротливей и громоздче, с балансирующими на подлокотниках и на спинке полковниками и графьями, прокатилась под куполом по цирковому канату и алле-оп! – оказалась там, где должна была оказаться. Премьера не сорвалась. Сериал «Дом Орловых» вышел в эфир.

Помню сложное, многослойное ощущение. Наверху – торжество артиста после премьеры: сделали! Сладкий, немножко ванильный вкус: он вам знаком, вкус победы? Вкус славы?

А внутри – кислая горечь. Видимо, в глубине души я надеялся, что всё это закончится в первый же вечер, меня отпустят домой. Мол, это были важные семнадцать дней, семнадцать мгновений зимы, насыщенные; что-то было приятно, что-то не слишком: у меня очень устала спина и ноги от круглосуточного сидения – зато я сыграл с Паулем Целмсом, да и с Борисом Жуковым было здорово поработать, даже с Люсей бывало забавно, но увы, – сказал бы я всем, и Марине, и разным друзьям-знакомым, – всё схлопнулось… ну и бог с ним.

Но нет, не схлопнулось. Наоборот, развернулось.

И что же дальше?

Вы хотите сказать, я теперь действительно здесь живу?

В этом ящике?

СТРУКТУРА И НАПОЛНИТЕЛЬ

Интересно, что мои собственные послепремьерные ощущения вновь оказались похожими на чувства А., только в обратной пропорции (или в обратном порядке). Внутри немного поскрипывало: многое получилось не так, как было задумано, не идеально. Но это слабое дребезжание почти заглушалось громом победы: карандашный набросок налился цветом, плоское стало объёмным, строчки сценария превратились в живых людей.

Я завидую: вам ещё предстоит испытать ни с чем не сравнимое торжество Пигмалиона, профессора Преображенского, Франкенштейна[8]…

Однако не увлекайтесь. Пусть опьянён будет зритель – не вы.

* * *