Тебя все ждут

Третьим сверху стоял график «М.», по преимуществу светло-зелёный, вкрапления жёлтого, один маленький тёмно-зелёный холмик в начале (не знаю, что это было, прошло мимо меня) и большая яркая гора в конце – вместе со старым графом. В итоге «+4» с чем-то.

И последним, в самом низу, стоял я. Тёмно-зелёных прямоугольников не было. Были светло-зелёные, много жёлтых и один розовый. В конце строчки итоговая отметка – плюс полтора, «+1,5». Я не верил своим глазам. Быть не может, ошибка, неправильно посчитали. Я же всё сделал правильно: мы всюду с Дуняшей приехали вовремя, я все реплики произнёс, ничего не забыл, и главное, я же помню ванильный вкус после премьеры. Какого чёрта?!

Такие же ощущения повторялись каждое утро. Всеми силами я пытался понять, почему одни сцены и реплики прошли чуть лучше, другие хуже, третьи совсем ужасно, пока до меня наконец не дошло: просто мне не поверили.

Ольге, мороженой рыбе, – поверили. Маменьке – ещё как: это в тот первый вечер она проиграла красавице в белом платье, а потом – со всей своей дуростью, истериками, отсебятиной – далеко-далеко переплюнула Оленьку, иногда даже почти дотягивалась до старого графа.

Рейтинг старого графа сиял в вышине, как Монблан.

А мой рейтинг стелился и пресмыкался в жалких низинах. Я был уверен, что тётеньки за пятьдесят и бабульки – надёжный мой контингент. Что случилось?!.

Постарайтесь понять меня: я актёр. Моя задача – чтоб зритель меня полюбил. А если я вижу, что мне не верят, не принимают меня… Эти полтора балла… Ох…

Как с первого дня эти рейтинги в моём мозгу наложились на результаты анализов, так и пошло: едва я брал в руки заламинированную тетрадку (иногда – мокрую от брызг), сразу во рту появлялся резиновый медицинский привкус…

* * *

Вода в ванне остыла, я стал зябнуть и крикнул Дуняшу.

Она, как всегда оперативно, подтащила дымящееся ведро (раскраснелась, волосы прилипли ко лбу) – и, отвернув от меня лицо, прилежно стараясь на меня голого не смотреть, длинной витой струйкой лила, подливала, пока я не сказал, что достаточно.

А может быть, виновата эта нелепая девка? Компрометирует меня, подрубает мне рейтинг?

Я по природе – герой лирический, романтический. А эта корова меня превращает в посмешище. Как мне избавиться от неё?

Каждый день я пытался понять: зачем они пристегнули ко мне Дуняшу в качестве камердинера? Кто эту подлость придумал? Шоуфюреры? Алка? Котэ? Как это вообще возможно, женщина-камердинер? Такого не могло быть в девятнадцатом веке! Это что, специально, чтобы меня унизить? Я понимаю, во время премьеры нужен был человек, который помнил бы все мои сложные перемещения, – и действительно, в тот первый вечер Саша-Дуняша всё сделала идеально, не спорю. Но потом-то?! Можно же было кем-то её заменить? Как мы выглядим с ней вдвоём? Как жалостный горемыка с сиделкой? Как ребёнок и мать? Или какая-то извращённая пара? Зачем это сделано? Специально сбить зрителя с толку? Заставить его гадать, чем мы занимаемся тут за ширмой?

Будь она хоть сколько-нибудь красивой… Всё равно смотрелось бы дико, но хоть не настолько позорно.

Я подставлял голову под струю воды из кувшина (это, кстати, жутко неудобно – мыться в ванной без крана, без водопровода). Дуняша по-прежнему изо всех сил выворачивала и руку, и шею, только чтобы не видеть меня в неглиже, удерживать вне поля зрения. И конечно, в подробностях вспоминался мой сон, и сравнение того волшебного тонкого тела, которое только что ощущали ладони, с этой дебелой тетёхой – было для меня оскорбительно.

– Времени сколько? – спросил я вполголоса, чтобы не было слышно снаружи, из-за двери.

Часов в ванной не было. И наручных, естественно, не было тоже. Дуняша выбежала, вернулась и доложила шёпотом: до разговора с Мариной осталось двадцать минут. Я взял вторую заламинированную тетрадку, потолще – сценарий. Накануне я его не открыл, поленился. Но ничего, с моей памятью достаточно пробежать один раз (думал я).

«О. (с замиранием сердца) – А что, батюшка, тебе самому приходилось стреляться?

С. Г. (строго) – Этот разговор не для девичьих ушей.

О. (ластится к отцу) – Батюшка! Ты же помнишь меня на охоте, я выстрелов не боюсь, и крови…

С. Г. (начинает сдаваться) – И правда ведь, Ферапонт? Помнишь, ты удивлялся, как Ольга Кирилловна ездит?

Ф. – Как не дивиться. Тоже дамы, а охоту большую имеют. Смело, ловко. Хоть бы мужчине впору.

О. – Видишь, папенька? Я охотница…

С. Г. (улыбается) – Да уж, охотница… До мужских разговоров…

О. (устраивается поудобнее) – Голубчик, папенька, расскажи по порядку.

С. Г. – Однажды по молодости мы стрелялись… не с кем иным как с князем Иван Ростиславичем…

О. – За что, батюшка?

С. Г. – А, даже глупо сказать. Мне девятнадцати не было, князю Ивану и того меньше…

О. – Но ведь вы были друзья?

С. Г. – Подружились мы позже. Дело было в швейцарском походе. Зимой. Мы уже возвращались. Через Богемию, Польшу. Я шёл с полком, а князь Иван Ростиславич был адъютантом Суворова. И как-то раз на балу…

О. – На балу-у?