Тебя все ждут

За этот период – от премьеры почти до конца января – я помню только два светлых пятнышка. Оба связаны, как ни странно, с Камилем.

* * *

Я знал, что Камиль будет играть Ольгиного жениха, князя Мишеля. То есть его появление на площадке не было для меня неожиданностью. Но когда Ферапонт торжественно объявил: «Князь Михаил Иоаннович Долгорукой!» – и Камиль вошёл в мою комнатку, у меня так забилось сердце, как будто меня в тюрьме посетил дорогой близкий друг, принёс запах внешнего мира, свободы.

Мы расцеловались, я залюбовался им, как провинциальная тётушка любуется столичным племянником. Он был весь свежий, гладкий, Камиль-Мишель, в щёгольском фраке, в кремовых панталонах и мягких кожаных туфлях.

– «Ну что ты, как ты?» – Получив выговор за шнеллера, мой кондуктор при первой же паузе принимался гундеть, это очень сбивало. Я повторил, расплываясь в радушии:

– Как ты, Мишель?

– В чаду, Алёша, в чаду. Загнан как лошадь. Мы с Димитрием Павловичем готовим новый конгресс, ты, верно, читал в «Ведомостях»…

– С каким Дмитрием Павловичем?

– Да с Татищевым же, – недоумённо ответил Мишель: мол, как можно не знать, что существует на свете один-единственный Дмитрий Павлович, сенатор, посланник в Вене. – Государь недоволен роспуском библейских обществ: ты ведь знаешь, что творит Меттерних? Но мы с Димитрием Павловичем и с Горчаковым…

Мне со времён Школы-студии не доводилось играть с Камилем. Он, конечно, ещё не так заматерел, как Борис Васильевич, но работал уверенно, точно, спокойно: моложавый, но уже опытный дипломат, только что из-за границы.

Когда он произнёс «мы видим здесь происки Меттерниха», то поморщился и поджал губы точно как Целмс. Актёры часто копируют интонации и гримасы своих режиссёров. Я вспомнил (точнее, само всплыло), что Камиль теперь правая рука Целмса, уже и сам что-то ставит на малой сцене, преподаёт в Школе-студии, громкие роли играет одну за другой…

Меня ужалила зависть маленького человека к большому, заключённого – к вольному, инвалида – к здоровому. Сдал меня Алке, гад, а теперь выпендривается: «Меттерних»…

– …Нессельроде считает своей победой – не зная, что Меттерних уже почти было заставил турков очистить для нас Валахию…

– «А у нас зато», – гундос в ухе, – «в этом году грибы солёные удались».

– А у нас зато грузди! – перебил я. Причём «грузди» выскочили почему-то с южным произношением: «г’рузьди!»

– Что? – опешил Камиль. В сценарии-то г’рузьдей не было.

– Грузьди, говорю, засолили. Дуняшкин рецепт. Под водочку – ах! голову потеряешь!.. забудешь и про Меттерниха, и про Нессельвроде…

Камиль расхохотался (очень естественно), потеплел:

– Прости, Алёша. Ты прав, Бог с ними со всеми. Скажи мне, как ты… всё это переносишь?

И вот тут я взял паузу.

Очень большую.

Гигантскую.

Поймал его взгляд – знаете, как говорят, «взгляды скрестились», – ощутил встречную силу, напор, как на сценическом фехтовании, когда упираешься клинком в клинок близко к гарде – и кто кого передавит. Под эту паузу (мол, сейчас буду говорить важное) я подложил свой реальный мандраж: в кои-то веки мне дали выразительный текст – не хотелось бы перед всей страной облажаться, тем более рядом с Камилем… Когда я почувствовал, что молчу слишком долго, пружина вот-вот сорвётся, сказал (не поворачивая головы, продолжая играть с Камилем в гляделки):

– Дуняша, выйди.

Она двинулась, Камиль рефлекторно взглянул в её сторону – получилось, я выиграл.

– Скажу тебе одному… – начал я. Было страшно. – Если бы я тогда, на Бородинском поле, себе представлял… Жизнь отдать – не так трудно, как кажется. Особенно когда молод, разгорячён, в пылу боя… По пословице, «своей пули не слышишь»… А я свою гранату и слышал, и видел. Свист, как птичка, – и в двух шагах, вон где стол, шлёпнулась… Чёрный шарик – маленький, с полкулака. Корнет Жерков крикнул: «Ложись!» – и упал. А я остался стоять. Вижу, как эта чёрная… чёрный шарик, мячик вертится как живой и дымится… Я смотрю на него. Потом отвернулся – усилием воли заставил себя отвернуться – и говорю Жеркову: «Стыдно, господин офицер!» С достоинством говорю, знаешь ли… Хотел было продолжить, мол, какой пример вы подаёте солдатам… Тут взрыв, звон – словно окно разбилось – удар! – вот сюда, – я дотронулся до затылка, – как будто меня кто с размаху стукнул по голове толстой палкой. И темнота.

Камиль замечательно слушал. Вы ведь знаете, что без слов труднее играть, чем со словами? Я снова отметил, что он очень вырос актёрски. А понимаешь ты, – подумал я, – что я рассказываю о себе?

– Ты совершил подвиг, Алёша.

Я присмотрелся: не издевается? Вроде нет.

Отмахнулся:

– Подвиг… Подвиг – это прекрасно, когда совершил и погиб. Ружейный салют, гром литавров, ангельская труба – и летишь в эмпиреи… А вместо этого ты просыпаешься… и не можешь пошевелиться. Не можешь встать. Тебя ворочают, как столетнего старика. Сажают в эту коляску. Сколько осталось в тебе сил, надежд – всё только мучит тебя, тяготит. Ты ни на что не годишься. Всё кончено для тебя, всё закрыто. Женщина для тебя отныне – только сиделка…