Тебя все ждут

«Думаешь, это просто написанный текст? – вдалбливал я ему, и шоураннерам, и всем тысячам зрителей, которые нас смотрели. – Как бы не так! Эта роль в “Доме Орловых” точно так же упала на меня с неба, как та граната, и вот я здесь, в этом проклятом кресле. И я действительно неподвижен круглые сутки. И это правда мучительно. Очень! И без женщин, кстати, мучительно тоже. А как вы себе представляли? Я здоровый мужчина, мне тридцать восемь, а просыпаюсь мокрый, как тринадцатилетний подросток… И да, да, я совершил подвиг, да! Мой персонаж родину защищал, а я – сына спасаю. Понятно?!»

– Прости меня, Алексей, но ты не имеешь права себя хоронить. Наполнить жизнь смыслом – тоже подвиг, не меньший, и он по силам тебе. Ты…

– Я был с тобой откровенен, – оборвал я. – Скажи теперь ты: что с помолвкой?

Камиль снова по-целмсовски поджал губы.

– Ты знаешь, как отец смотрит на это дело. Он говорит, что я в совершенных летах, могу жениться на ком пожелаю, но своё родительское благословение даст мне не ранее чем через год. Ты понимаешь условия дипломатической службы: я не волен приехать в любую минуту. Димитрий Павлович – тот целых восемь лет не был в России и сейчас отпустил меня с великою неохотой, на месяц. Как я уже говорил, мы готовим конгресс, съедутся государи: Александр Павлович, император Франц…

– Так ты желаешь жениться?

– Да, и отцу сказал, что дал слово и не отступлюсь. Теперь, в этот приезд, мы можем сделать помолвку. В семейном кругу. Тихо, без объявления…

– Что ж это за помолвка без объявления? Невеста должна показать подружкам кольцо, похвалиться, – в этом, кажется, смысл помолвки для девушки? Без объявления – даже несколько унизительно, не находишь?

– Это всё, что я смог выговорить у отца.

– …При всей твоей дипломатии. Ну, у невесты-то есть свой отец, собственный. Не знаю, как он на это посмотрит…

– Пожалуйста, поговори с ним!

– Папá в подмосковной, охотится.

В самом деле, едва мы встретили Рождество, как старый граф «отправился на охоту» – и не показывался на площадке больше недели.

– Ах, как это нехорошо. Мне самое большее через десять дней надобно отправляться в Вену.

– Я напишу папеньке… Ну что, жених, хочешь ты поздороваться со своей суженой?

Мишель замялся:

– Видишь ли… ей могут быть неприятны все эти условия, сроки… Расскажи лучше ты, по-семейному. Если она согласится, и если граф Кирилл Ильич и графиня Анна Игнатьевна благословят…

10

Так мы с товарищем отработали встречу после долгой разлуки. Впервые после премьерного вечера я получил удовольствие от игры. Еле дождался следующего утра, схватил папку с рейтингами…

Полтора. Бледно-бледно-зелёный. Без толку. Хоть убейся.

А назавтра опять жёлтый, розовый, красный…

И деться некуда. Ни на секунду. Везде камеры, со всех сторон, сбоку, сверху. Вы не представляете, как это угнетает, парализует.

Вспомните, что с вами было неделю назад в это время?

Три дня назад?

Вчера?.. Трудно, правда? Если вы были в чей-то компании, спроси́те того, с кем вы были. Один помнит так, другой немножко иначе, со временем что-то стирается, что-то меняется… Ваше прошлое, как у любого нормального человека, – пластичное. А у меня каждая доля секунды – твёрдая как алмаз. Тысячи, миллионы людей видели, как я оговорился, как почесался, как высморкался. Можно посмотреть запись. И ещё пересмотреть десять раз. Тысячу раз.

Это ад, думал я, – причём специально придуманный для меня: я ненавижу всё окончательное. Поэтому, например, никогда не делал татуировок. Я ненавижу быть пойманным, быть пришпиленным. Ненавижу долго сидеть на месте. И вот – целый день не встаю с проклятого кресла. Не выхожу из постылой коробки, из павильона, из комнаты.

Особенно нестерпимо, отвратно, тошно было «молиться». Сидеть истуканом, до слёз, до зевоты глядеть на дрожащие свечки. Изо всех сил стараться не слушать, и всё-таки слышать нудный бубнёж: «Господи-помилуй-господи-помилуй-господи-помилуй…» Чего помилуй, за что помилуй?! Это бульканье бессмысленно распирало голову изнутри. Но выбора не было, приходилось сидеть…

* * *

После приезда Мишеля-Камиля произошло два важных события. Точней, два в одном: болезнь старого князя – и появление нового Митеньки.

Старый граф вернулся с охоты внезапно, без предупреждения. Вошёл, тяжело опираясь на Митеньку. Меня поразила работа гримёров: он постарел, почернел, помертвел. Глаза провалились, глядели как будто внутрь.

– Папенька! – закричали мы с Ольгой.

– Кирилл Ильич! – лживо запричитала графиня.

– Ыс… Оставьте… – выговорил с натугой, невнятно, неправильно, подшепелявливая углом рта.

Позже Дуняша передала со слов других слуг, что всю дорогу старого графа везли в санях, он лежал, и только за два квартала до дома приказал поднять себя, перенести в коляску и усадить, чтобы не напугать графиню и нас.

А его проход по коридору! Это был шедевр пластики: с каким трудом он преодолевал каждый шаг, на подгибающихся ногах, вися на Митенькиной руке, – какой это был длинный путь, бесконечный…