Тебя все ждут

А моя-то получше, подумал я, и вдруг меня наполнила нежность к Камилю: кабы не моя Ксюшка и не его крючконосая, да не моё проклятое кресло – так и обнял бы друга! Все кругом были чужие, а он – товарищ юности, с ним общие воспоминания, он и в дедушкиной квартире бывал, и Машку помнил…

– Что, брат Алёша? – подмигнул мне Камиль-Мишель из-за своей индианки. – А ты говорил, всё кончено. Порох есть? Жизнь продолжается?

Прав, прав! – думал я, – нельзя жить одними воспоминаниями, даже воспоминаниями о подвиге, надо жить сегодняшним днём…

– Знаешь, Миша, какая странность… – Я теоретически помнил, что голос можно не повышать, но из-за цыганского галдежа ничего не было слышно, поэтому всё же заговорил громче: – …странность! Меня смотрел доктор Лоррен и положительно объявил, что кости не повреждены…

– Не слышу тебя!

– Хребет цел! Я спрашиваю – врача – почему же тогда не шевелятся ноги? Даже пальцем ноги не могу пошевелить! Он руками разводит и говорит: «Коньтузьон».

– «Конь»?..

– Вот именно, конь… Куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй…

– Я не понимаю!..

– «Шапочки с углами,
Молодцы с усами…»

– Эй, полегче, полегче, зятёк, зятё-ок! – встрепенулся я, когда Мишель принялся совсем уж в открытую расцеловывать индианку. – Ты про сестру мою не забыл часом? Не забыл, по какому случаю мы гуляем?

– «Холост-неженатой,
Белой кудреватой!»

– Прощай, жизнь холостая! – крикнул Мишель, дирижируя бокалом. – Пожили, покутили. Прощай, Матрёша, – и поцеловал свою туземку в оливковую ключицу. – Пожелай мне счастья.

– Дай вам Бог, князь, счастья большого! – провозгласила та с театральным цыганским акцентом.

– Смотри, Мишель. На ноги встану – так ведь и до барьера сумею доковылять!..

– Кстати… – Мишель отстранился от индианки, – насчёт дуэлей. Что там произошло между Сашкой Дашковым и этим несчастным кавалергардом?

– Разве он тебе не сказал? Вы же вроде друзья?..

– Сослуживцы. Я его не застал, Сашка вдруг уехал в деревню. А нынче я получаю известие, что он в Персии… Так всё же: не знаешь ли, каков был повод к дуэли?

– Какой-то пустяк. Забела был бретёр страшный. Стрелялся, наверное, дюжину раз, безо всякой причины…

И тут, заглушая наш разговор, все ударили хором, и индианка, и Ксюшка, и остальные:

– «Гей гоп, та гара!
Гей гоп-гай, та гара!
Ай, батюшки, караул:
Цыган в море утонул!
Не в реке, не в озере,
На дворе в колодезе!..»

Можно жить! – думал я. Вот и кондуктора мне поменяли… Может, ещё и не выгонят? А если ещё и наливать будут – хоть по чуть-чуть…

– «Скажи, Мишель, вот что…» – продиктовал ровный голос в наушнике.

– А скажи-ка ты мне, брат Мишель. Не встречал ли ты в Австрии некоего барона фон Функе?

– Встречал не раз – и гостил у него. У старика прекрасная резиденция…

– Он старик?

– Ему уж шестой десяток, я думаю… Прекрасная резиденция в Оберрорбахе. Они с женой очень любезны. Детей у них, правда, нет. Барон слаб здоровьем. Что ещё рассказать…

– Я составил себе представление, Миша. Благодарю.

Речь шла о моей бывшей невесте. По сценарию, в юности я был помолвлен с одной славной девушкой. Когда я был ранен, она всё равно хотела выйти за меня замуж, но я разорвал помолвку – из благородства, чтобы она не жертвовала своим счастьем для инвалида. Письма отсылал ей обратно нераспечатанными. Через несколько лет она вышла замуж за этого Функе. Закадровую юношескую любовь шоуманипуляторы тоже назвали Марией – по совпадению? Или по наущению Алки?..

Вокруг нас с новой силой заверещали и завизжали, двинулись и понеслись, полетели чёрные косы, яркие рукава, скользкие шёлковые кушаки-шаровары, замелькали и зарябили взбитые юбки, лица, лоснящиеся от пота, блестящие выпученные глаза:

– «Навлыджяса, навлыджяса,
Ли кана ли бимиро!
Никому так не досталось,
Как мне горькой сироте,
Съела рыбушку живую –
Трепещится в животе!»

Я почувствовал, что меня осторожно подталкивают, подпихивают: заглядевшись на хоровод, я отвлёкся от моей Ксюши, а она протягивала мне бокал. Я налил ей почти до краёв, гордясь собственным великодушием (последним делюсь, цени!), выплеснул себе остатки, мы громко, опасно, с размаху чокнулись, она опрокинула свой бокал, и я уже было собрался сделать глоток, как моя скромница, отбросив густые волосы, наклонилась – и поцеловала меня прямо в губы своими пахнущими вином губами.

Ах вот оно как? – воспрял я. Ай да Ксюша! – и потянулся было обнять покрепче… как вдруг в голове сверкнуло: «А Оленька?»

Я говорю про какие-то доли мгновения – но ведь странно, не правда ли, ужасно странно, даже сам успел удивиться: в этот момент я вспомнил не про Марину, а ведь она вполне могла видеть по телевизору нашу гульбу; не подумал, как выгляжу в глазах сына, – нет: меня остановила сестра, ненастоящая, несуществующая, выдуманная сценаристами…