Телефон. Звонки из прошлого

Школа младших командиров
Комсостав стране кует,
Смело в бой вести готовы
Мы солдат за свой народ!

Осенью 1942-го попал на Калининский фронт в район Ржевско-Сычевской операции. Это был настоящий ад — мы воевали в окружении и выбирались из него. Нам с самолетов сбрасывали хлеб, который невозможно было резать, его кололи штыками на осколки или разбивали молотками. Питались не то, что неважно, откровенно плохо.

Помню, один татарин варил мясистые оковалки лошадиного мяса. Коня убило осколком прямо в голову. Целый день варил, но оно было как резина и почему-то пахло мочой. Пожевал я — вырвало. Меня стали ругать солдаты, хорошо не побили.

Хлеб ходовой товар был. Вот старшина нашей роты приноровился менять этот хлеб на водку. В основном на самогон. Его уличили в преступлении контрразведчики, арестовали и, наверное, расстреляли. Его увели в штаб, и мы его больше не видели.

Однажды ребята добыли в покинутом немецком блиндаже какую-то спиртовую жидкость. Выпили, а через час все шестеро стали трупами. Мучились страшно. При разбирательстве переводчик указал на этикетку. На ней было написано, что это «яд» и даже для острастки изображен знак «череп и кости». Но страсть расслабиться проигнорировала рассудок.

Запомнился случай, когда для застрявшей в распутице автоколонны, у которой кончилось горючее, головотяпы с самолета из-за отсутствия грузовых парашютов сбрасывали прямо канистры с бензином и соляркой. Они почти все, естественно, разбивались. Приходилось пехоте и особенно кавалеристам прикрывать арьергард колонны, пока она не покинула это глиноземное месиво, используя крохи топлива из не разбившихся канистр.

Растерянности было хоть отбавляй. Один командир сначала переоделся в солдатскую гимнастерку. А потом, когда началось наше небольшое наступление для выхода из окружения, нарисовал на петлице химическим карандашом или чернилами, уж не помню, чем, три квадрата, или «кубаря», и стал старшим лейтенантом. Мы его слушали и выполняли команды.

Один эшелон с «сибиряками» попал к немцам. Станцию они захватили внезапно. Погибли практически все. Фашисты не только открыли ураганный огонь по вагонам и платформам с боевой техникой, но затем и подожгли его.

Были нередки случаи, когда наши «катюши» били по своим. Лупили по нам, выкашивая ряды красноармейцев. Задержанные немецкие военнопленные говорили, что они стреляли нередко по практически безоружным советским солдатам, так как русские придерживали патроны — экономили.

Фашисты были правы: мы каждый патрон берегли, каждый снаряд пытались сохранить, чтобы выстрелить по цели уже наверняка. А вот когда приходилось выбивать немцев из их позиций, то видели груды стреляных гильз. Значит, у них боеприпасов было вдоволь, и он их не экономили, знали — подвезут.

Немцы на железнодорожных ветках часто использовали свои трофейные бронепоезда. Их крупные калибры орудий и пулеметы обстреливали нас, лежащих в полях. Мы были как на ладони.

Зимой появлялось много обморожений. Помню, ампутировали руку одного матроса. Анестезии никакой. Врач заставил его выпить бутылку то ли водки, то ли разведенного спирта, а потом отпилил руку. Несчастный сначала кричал, матерился, а потом успокоился. Видно, начал действовать спиртной наркотик — армейское «снотворное».

* * *

— У вас же было и второе ранение, более серьезное, чем первое?

— Да, под Ржевом осколок мины оторвал у меня часть икры левой ноги. И тут же я получил и второе ранение — пуля пробила мягкие ткани в области бедра на правой ноге. Целую ночь я куда-то полз, полз на спине, отталкиваясь от земли локтями, а потом потерял сознание.

Обнаружила меня санитарка, думала, как потом рассказывала, что я мертвый. Назвала меня «кузнечиком», когда я рассказал, как передвигался. Вынесла девушка на своих хрупких плечах парня сто восемьдесят восемь сантиметров. Потерял много крови, но живительный снег Подмосковья спас меня — сосуды спазмировались от холода. Довезли на полуторке до госпиталя. Катался по кузову, как бревно незакрепленное. Посмотрел на ногу — белеет уже заиндевевший на морозе масол. Руки посинели, а ноги побелели. Перевязка и прямиком в Москву. Попал в сортировочный эвакогоспиталь № 290. Сейчас это военный госпиталь имени Бурденко. Врачи пришли к заключению, что надо ампутировать ногу, так как началась гангрена. Главный военный хирург Николай Нилович Бурденко, осмотрев меня, тоже был такого же мнения. Но военврач Зеленова спасла мне конечность…

Кстати, ее сын служил в моем 77-м полку и погиб под Волоколамском. Она по-матерински отнеслась ко мне. Никогда не забуду ее жертвенность. Нужно было срочное переливание крови. Необходимого «сока жизни» не было в наличии. А у нее моя группа крови оказалась. Тогда Зеленова распорядилась, чтобы ее положили рядом со мной для прямого переливания. И вот таким образом она отдала мне часть своей крови. Я ей обязан своей жизнью. Я ей помогал всем, чем мог. Ее уже давно нет, а мне сегодня восемьдесят девять.