Телефон. Звонки из прошлого

— Ничего подобного, кавалеристы зарекомендовали себя грозной силой, прежде всего их сила в маневренности и внезапности ударов с флангов и тыла. Немцы со своей бронетехникой были привязаны к дорогам, а коннице не надо было дорог. Для нее дорогами были поля, леса, перелески. Наши лучшие дороги — бездорожье. Конники внезапно наваливались на врага и наносили неожиданные удары.

Изменилась ведь тактика применения лихих всадников. Как правило, кавалеристы воевали в пешем строю. Полк подходил к линии атаки в конном строю и спешивался. Коноводы, один на три-четыре лошади, уводили их в укрытие. Кавалеристы совершали длительные, тяжелые и утомительные марши, часто на неподкованных конях. От этой болячки страдали животные и переживали конники. Долго в кавалерии провоевать не пришлось.

— Почему?

— Я был ранен, пуля раздробила нижнюю челюсть. Санитары сначала доставили меня в палатку какой-то медчасти. Внутри стояли двухярусные металлические кровати. Внизу почему-то отдыхал медперсонал, здоровые мужики, а раненые находились наверху — их туда забрасывали, как мешки или снопы.

Я бредил, терял сознание, меня посчитали кандидатом на тот свет и в этот момент обокрали. Забрали часы, ручку, блокнотик, деньги. Вернули потом только комсомольский билет. Но молодой организм выдержал ранение через вмешательство врачей. Долго не мог жевать. Но зубы каким-то невероятным способом доктора поставили на место, и они прижились. Невероятно, но факт…

После госпиталя снова на войну — в объятия родной «сорокопятки».

Помню, под Вязьмой весной 1942 года дали команду на изменение позиции. Из моего расчета в семь человек осталось только двое. И вот надо было 450-килограммовую пушку переместить уже без лошадей в другое место, авиация неприятеля бомбит. Артиллерия противника обстреливает. Из какой-то близи долетают даже мины. Кругом стоны, крики, матерщина, ржание испуганных и раненых коней, какофония разных команд. Но больше всех выделялась и запомнилась одна команда, выраженная одним повторяющимся словом: «Вперед! Вперед! Вперед!» Четко до сих пор помню, что «За Сталина!» никто не кричал на нашем участке боевых действий.

Итак, затащили мы вдвоем нашу пушку на пригорок. В аккурат перед оврагом. Внизу вижу — копошится масса солдат и командиров разных степеней. То ли они прятались там от осколков, то ли готовились к броску. Некогда было анализировать. Отдавал команды какой-то командир с большой лысой головой, так похожий на Котовского. Вдруг очередной налет, и моего заряжающего сразил прилетевший откуда-то большой, как лопата, осколок, полосонувший его по шее. И мой помощник покатился под откос на дно оврага.

Я один среди воя снарядов и мин. В стороне разорвалось несколько авиабомб. Взрывной волной пушку снесло к краю оврага, и она, перевалившись через горбинку, предательски покатилась вниз, как я не сопротивлялся, упираясь ногами. Упирался так, что разорвалась в паху какая-то жила. Кровь сразу же просочилась сквозь брюки. А пушка-то, дура, потащила и меня за собой.

Там, на дне большого оврага с густо поросшей травой, я попросил пехотинцев помочь выкатить ее на противоположный его край, чтобы открыть огонь по противнику. Желающих нашлось немного. Вижу, с левой стороны подкатила легковушка — «эмка». Оттуда выскочил какой-то коротконогий генерал с палкой и закричал матом на лысого, который оказался большим командиром. При большом звании — полковника. Выскочивший из машины генерал огрел лысого палкой по голове и закричал в приказном порядке: «Вперед! Расстреляю! Я кому сказал — вперед!»

Удар был звучен, так как в него генерал вложил и силу, и гнев одновременно. Полковник быстрым движением буквально выхватил пистолет из кобуры. Ну, думаю, сейчас пальнет он в обидчика, пристрелит хулигана-генерала. А он вдруг гаркнул: «Ура, вперед, за мной!» И тут «За Сталина!» никто не прокричал. Полковник мигом на карачках преодолел крутой склон, солдаты — за ним, меня, естественно, бросили.

Тогда я обратился к генералу:

— Товарищ генерал, помогите… дайте команду, прикажите помочь переместить пушку.

Он взглянул на меня как-то зло, весь красный от волнения, махнул рукой и вскочил в легковушку. Я узнал его — этим генералом был Георгий Константинович Жуков…

После войны, когда Жуков приезжал в Варшаву к своему коллеге, министру обороны Войска польского Рокоссовскому, я, находясь на дипломатической работе, организовывал эту встречу по линии советского посольства. Маршалу я тогда при застолье напомнил тот эпизод. К моему удивлению, в его памяти тоже остался этот фрагмент наступления. Полководец вспомнил. Закивал, рассмеявшись:

— Если бы я его не шуганул, погибли бы все в этой яме…

Запомнил, наверное, потому что это были драматичные минуты жесточайшей битвы…

* * *

— А какие были дальше ваши фронтовые дороги?

— Осенью 1942-го меня направили в школу младших командиров в Вологде. В основном занимались «шагистикой» и «разбором и сборкой винтовки». По плацу ходили строем и горлопанили патриотические песни. Одна была местная. В ней были примерно такие слова: