Тельняшка под рясою

— Давайте пить чай! Ещё раз! — Ирине Валентиновне хотелось отвлечь свекровь от тяжёлых воспоминаний.

— Какой чай, Ира? — Павел Сергеевич поддержал жену в её намерении возобновить застолье. — Доставай фужеры… Шампанское на стол!

…В конце лета по приглашению семьи Воронцовых Пауль Шнейдер приехал к ним в гости. Его сопровождал племянник — Ганс Рафес, тот самый молодой человек, который первым улыбнулся Марии Васильевне во время ставшего теперь для всех памятным сеанса связи через Интернет. Ганс сразу понравился Андрею, и они подружились. А у Кати при взгляде на высокого смуглого баварца, совсем не похожего на знакомых по книгам и фильмам голубоглазых блондинов, что-то так неожиданно и так сильно ёкнуло в груди, что она не на шутку испугалась.

Но трепет встречи двух любящих, а оттого и не постаревших за шесть с лишним десятков лет сердец, словами передать невозможно. Это надо было видеть… Не передать словами и то чувство, которое вдруг охватило Павла Сергеевича, когда он привёз родителей на место, где располагался лагерь для интернированных немцев, где зародился он сам — плод искренней, светлой, оказавшейся неподвластной ни времени, ни расстояниям любви русской санитарки и немецкого журналиста.

…Они втроём стояли у машины перед бескрайним полем наливающейся пшеницы. Казалось, ничто здесь уже не могло напомнить им о прошлом… Но Господь свидетель, что именно это поле вдруг заставило их сердца ударить в унисон, наполнив жилы родной горячей кровью.

ВСТРЕЧА НА ПЕРЕПУТЬЕ

НОВЕЛЛА

1.

Матвей Лукич Рябов проснулся рано и увлечённо наблюдал как махонькая комнатка, отведённая ему в квартире дочери, постепенно наполняется утренним светом. Третий год он был прикован к постели коварным инсультом, но не роптал, не проклинал Жизнь, научившую его стойко переносить все тяготы и невзгоды. Напротив, Матвей Лукич радовался Жизни, принимая каждый дарованный ею новый день страданий за глоток очистительной влаги для своей безмерно грешной души.

Всем сердцем любя Жизнь, Матвей Лукич как искренно верующий православный человек никогда не забывал о смерти. Он не звал её, не искал. Но ему навсегда запомнилось ещё в молодости вычитанное у преподобного Антония Великого утверждение, что «как телу, когда совершенно разовьется во чреве, необходимо родиться, так и душе, когда она достигнет положенного Богом предела, необходимо выйти из тела». Просто и понятно! И вот этого, отведённого ему предела, Матвей Лукич с интересом ждал, а последнее время даже жаждал его наступления. Силы с каждым днём оставляли его, и он уже никому, ничем не мог быть полезен. Человеку, никогда не знавшему покоя, без остатка отдававшему себя Жизни, окружающим его людям, трудно было смириться с этим. Но в то же время Матвей Лукич непривычно явственно ощущал в себе что-то такое, чего не сможет уничтожить смерть плоти и Жизнь не оставит его даже без тела. Это успокаивало и бодрило.

Матвей Лукич чувствовал, что скоро умрёт, и неожиданно для себя осознал, что побаивается этого. Нет, то был не животный страх, обуревающий многих людей при одной только мысли о смерти, о возможной потере своего земного благоденствия. Матвей Лукич боялся совсем иного, куда более важного. Страшила неизбежность Праведного Суда, на котором будет дана оценка всем его земным деяниям. Много их было, этих деяний. Жизнь щедро одаривала Матвея Лукича и радостями, и бедами. Радоваться он особенно не умел, а вот каждую беду принимал за испытание Божие и старался праведно выдерживать его. Вот только насколько праведно ему это удавалось?

2.

В квартире никого: у всех свои заботы. Тишина. Но Жизнь не может допустить абсолютного беззвучия, и Матвей Лукич, пусть с трудом, но всё-таки улавливал мерный ход больших настенных часов, много лет назад подаренных ему на день рождения бывшими студентами. Утро незаметно уступило место пригожему весеннему дню, привычно заглянувшему в окно игривым солнечным зайчиком. Матвей Лукич медленно приподнял ему навстречу непослушную, иссохшую руку. Зайчик охотно устроился на ладони, и Матвей Лукич перевёл на него всё своё внимание. Он улыбался, прикрывая в блаженстве глаза, и слегка шевелил пальцами, пытаясь ощутить плоть своего лучезарного гостя. Забавно: зайчик сидит на ладони, Матвей Лукич видит его, чувствует его животворящее тепло, готов заговорить с ним, но пальцы ничего не находят — пустота, воздушная золотинка, обман…

Вдруг лёгкая волна прохлады опахнула лицо задремавшего Матвея Лукича. Так бывает всегда, когда в его комнату кто-то входит. Посмотрел — дверь закрыта. Но постороннее присутствие очевидно. Интуитивно понял: пришла.

— Никак ты, Безносая, пожаловала? Не прячься, чего уж там. Сама надумала или Бог послал?

Воздух чуть дрогнул, и у кровати появилась она — в белом балахоне, дышащая холодом, но совсем-совсем не страшная, даже потерянная какая-то.