Тело черное, белое, красное

"Николя – милый, нежный, заботливый, – повторяла она, как заклинание, раскачивая головой в такт, – и… надежный, – услужливо подсказал мозг. – А Ники тоже был милым, нежным, заботливым и… любимым, – выскочила, превратившись в стон, трепещущая мысль. – И в нем жила страсть, давая о себе знать блеском глаз, движением руки, подрагивающими уголками губ…

Страсть, облаченная в наглухо застегнутые одежды благопристойности… Что может привлекать женщину сильнее? Но было ли все это на самом деле? Может, это был лишь сон? Плод воображения?"

17

После смерти Ленина и признания Францией Советской России в здании посольства на Рю де Гренелль сменился хозяин. Маклаков вместе со своей незамужней сестрой, Марией Алексеевной, и старой служанкой-француженкой был вынужден переехать в собственную квартиру на улицу Пэги, в двух шагах от бульвара Монпарнас. Ирина зашла к ним однажды, узнав, что там будет Шаляпин, чтобы поздравить певца после блистательного выступления.

Федор Иванович с царственным величием принимал поздравления и с удовольствием выслушивал хвалебные отзывы. Он приветливо оглядел подошедшую Ирину:

– О, я вижу, милый львеныш превратился в прекрасную львицу!

Она вздрогнула, мгновенно ощутив, будто в сердце вонзили раскаленную иглу. Ей даже показалось, что в воздухе запахло паленым. Услышать здесь, сейчас это ласковое "львеныш" было неожиданно и больно. Так называл ее Ники. Нервно улыбнувшись, она потерла ладонью шею, которую сдавило невидимой петлей. Федор Иванович хоть и балагурил весь вечер, чувствовалось, очень изменился и душевной близости с людьми из прежней жизни не ощущает. Ирине показалось, что его душа словно покрылась патиной, предохраняющей ее от ненужных волнений и потрясений. Она подумала, что, наверное, многие ее соотечественники, покинувшие родину, оставили на русской земле лучшие частицы своей души… Подобно тому, как яркая краска, растворенная в большом количестве воды, приобретает оттенок весьма неопределенный и мутный, так многие из знаменитых русских эмигрантов теряли свою яркость, лишившись России. Причем не обязательно это была яркость таланта. Чаще – яркость человеческой личности. Эмигранты словно оказались под огромным увеличительным стеклом, обнаружившим неожиданные и порой не самые лучшие особенности души прежних российских кумиров.

Шаляпин все-таки уделил Ирине в тот вечер немного внимания. Уже собираясь уходить, она зашла в кабинет Маклакова, чтобы взглянуть на висевшую там очень неплохую копию " Моны Лизы" работы неизвестного художника. Облик этой женщины, ее таинственная полуулыбка манили и волновали одновременно. Шаги по коридору отвлекли Ирину. Она нехотя повернула голову в сторону двери. На пороге кабинета стоял Шаляпин:

– Вы, Ирина Сергеевна, будто обижены на меня…

Она молча смотрела на него.

– Разрешите? – Шаляпин перешагнул порог кабинета.

– Вы так спрашиваете, Федор Иванович, будто это – мой дом, а я – такая же гостья, как и вы, – усмехнулась она.

– Вы, Ирина Сергеевна, – Шаляпин сделал шаг в ее сторону, в его глазах мелькнуло что-то знакомое из той – прежней жизни, – относитесь к тому редкостному типу женщин, которые заполняют собой любое пространство, где бы они ни находились. Это может быть комнатушка, дом, берег океана или звездное небо. Есть вы… а все остальное – просто в придачу. Извините за высокопарность слога. – Он повернулся к картине. – Пытаетесь разгадать тайну Джоконды? Боюсь, это невозможно.

– Отчего же, Федор Иванович? Мне кажется… – Она задумалась.

– Ну-ну, чего же вы замолчали?

– Все пытаются разгадать тайну ее улыбки, как улыбки женщины, а ведь ее улыбка – это улыбка самой тайны. И она смотрит на нас всех и смеется, потому что знает – улыбка тайны непостижима. – Шаляпин слушал, слегка наклонив голову набок. – Это как ваш голос, – продолжила Ирина. – Вы, наверное, тоже посмеиваетесь, когда кто-либо пытается разгадать его тайну. Вот и сегодня ваш голос был настолько пластичен, а страсть, с которой вы пели, настолько горяча, что вы, как тот кузнец Вакула, на глазах у слушателей создавали чудо, которому нет цены. И – как вы только что сказали – извините за высокопарность.

Шаляпин улыбнулся и поцеловал ей руку.

– Вы, я слышал, теперь – графиня? А помните наш давнишний разговор? Вы еще восклицали: " Месть?! Да как он мог, этот Монте-Кристо, да как это можно?"

– А вы сказали, – она поднесла пальцы к внезапно похолодевшему лбу, – что никогда нельзя произносить этой фразы, потому что меня непременно поставят в те же условия, и я сама дам себе ответ – как это можно… Мстить… – Ее голос дрогнул. – Но, как видите, я все еще не Монте-Кристо…

– Но уже графиня… – Шаляпин усмехнулся. – Как я вам и предрекал. Правда, граф, прежде чем получил основания менять чужие судьбы, посидел в тюрьме, имея возможность хорошенько осмыслить собственный пройденный путь. А вы…

– …тоже успела посидеть… – тихо проговорила Ирина и потерла ладонью шею. – И тоже осмыслила…

Шаляпин обернулся на голоса, раздавшиеся из коридора.

– Иду, иду! – крикнул он, повернув голову в сторону двери. – Так что вы сказали насчет тюрьмы?