Тело каждого: книга о свободе

Похожие ситуации будут повторяться на протяжении всей жизни Растина. Активисты движений и за пацифизм, и за гражданские права к его гомосексуальности относились как к бомбе замедленного действия, способной поставить под угрозу или даже сорвать кампании, в которых он играл заметную роль. В отличие от Мартина Лютера Кинга, он не хотел жить скрываясь и сдерживая себя, к тому же его не устраивала моногамия. Как сказала однажды его коллега Рейчел Горовиц, «он даже не знал, что можно прятаться в каком-то чулане»[245]. Пока его соратники по «Братству примирения» писали беспокойные письма и пытались уговорить его сдерживать свои предосудительные желания или даже жениться, он сидел в библиотеке и изучал историю политики бойкота, забастовок и гражданского неповиновения.

«Это наше единственное оружие»[246], – написал он другу. В июне 1945 года он возглавил смешанную группу людей, которые отказывались есть в столовой до тех пор, пока в ней не устранят разделение по расовому признаку. «Мы готовы платить за свободу»[247], – написал он в открытом письме ко всем заключенным. Ценой оказался перевод в Льюисбергскую тюрьму, где он сразу же объявил голодовку, протестуя против сегрегации в местной столовой, и истощил себя до такой степени, что его поместили в тюремный госпиталь и кормили через зонд. Только когда Абрахам Йоханнес Масти сообщил ему о сбросе атомной бомбы на Хиросиму 6 августа, он решил перестать сопротивляться и отсидеть остаток срока мирно. «Я нужен на воле», – объяснил он в письме к начальнику тюрьмы и официально отказался от агитации[248]. (Райха атомная бомба тоже привела в ужас, и он с негодованием писал в дневнике, что такое грозное оружие не может способствовать миру, сравнивая его странным образом с несущим смерть узником.)

Льюисберг, конечно, был не последней тюрьмой, где оказался Растин. Переехав по возвращении в Нью-Йорк в квартиру Платта, он сразу стал планировать «поездку примирения» – предшественницу знаменитых «поездок свободы» 1961 года. «Поездку» он замыслил с целью поддержать решение Верховного суда по делу «Морган против штата Виргиния», признавшего сегрегацию в межштатных автобусах неконституционной. «Несправедливые социальные законы и устои не меняются, поскольку всё, что делает Верховный суд, – это выносит вердикты, – категорично писал Растин в газете „Луизиана уикли“. – Социальный прогресс движется вперед посредством борьбы»[249].

Сохранилась фотография нескольких участников команды, отправившихся весной 1947 года на Юг под предводительством Растина и его белого коллеги Джорджа Хаусера: в элегантных костюмах, с чемоданами, через руку перекинуты плащи. Растин, самый высокий, стоит позади остальных: видный мужчина в щегольском галстуке-бабочке. Они собирались в течение двух недель ездить по Виргинии, Северной Каролине, Теннесси и Кентукки смешанными парами или тройками: черный участник садился в белой секции в передней части автобуса, а белый – в черной секции Джима Кроу в хвосте. В случае ареста им было велено мирно проследовать в полицейский участок, а там связаться с ближайшим адвокатом из Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, которая обязалась предоставить юридическую помощь организаторам кампании.

Растин пел в автобусах и выступал со страстными речами в каждом городке, где оказывались «ездоки свободы». Агрессии в свой адрес они встречали меньше, чем ожидали, – до приезда в Северную Каролину. На автобусной станции Чейпл-Хилл их арестовали за нарушение закона Джима Кроу о разделении пассажиров в общественном транспорте по цвету кожи. Вокруг собралась толпа белых водителей такси, готовых их линчевать, и спаслись они только с помощью сочувствующего местного пастора. Таксисты последовали за ними и стали швырять камни в окна, угрожая сжечь его дом. Никого из этой толпы не арестовали, и, несмотря на все приложенные усилия Национальной ассоциации, обвинения с «ездоков» так и не сняли.