Тело каждого: книга о свободе

Поскольку Каслмортон был общественной землей, полиция не имела ни власти, ни численности для разгона людей. Местные жители, резонно напуганные вторжением и не затихающим девяносто шесть часов подряд техно, шипели в телекамеры, что пора бы подвозить армию. Таблоиды смаковали репортажи о грязи, наркотиках и шуме. Один корреспондент рассказал, что после приема экстази у человека тут же, на месте, случается дефекация. «Племена хиппи осадили деревню», – писала газета «Телеграф», а по словам Джеймса Далримпла из «Таймс», рейверы убили и съели лошадь (в своей статье он отпускает мерзкую фразу про зачинщиков рейва – «черного мужчину-американца и симпатичную метиску», добавляя еще и расовые инсинуации в и без того лихорадочное буйство таблоидных клише, хотя Каслмортон отличался от всех последующих коммерческих фестивалей как раз тем, что у него вообще не было организаторов[268]).

Сейчас я читаю эти газеты со странным чувством. Караваны путешественников нью-эйдж стали привычным зрелищем на дорогах Юго-Западной Англии еще с 1960-х. Я сама жила так по молодости, но сейчас не могу вспомнить последний раз, когда видела на дорогах дребезжащую колымагу путешественников с приваренной дымовой трубой на крыше. Каслмортон стал последним залпом, ликующим финальным аккордом образа жизни, при котором чтились оба смысла слова free: свобода перемещаться и свобода делать что-то без личной выгоды и затрат. Этот неумышленный сплав субкультур быстро решила использовать в своих целях партия тори, терявшая рейтинг, в надежде снова набрать политический вес.

Закон об уголовном судопроизводстве, написанный в 1994 году под влиянием событий в Каслмортоне, дал полиции власть препятствовать несогласованным кемпингам и незаконным акциям и ввел новый вид правонарушения – так называемое посягательство при отягчающих обстоятельствах, которым вскоре начали пользоваться для преследований дорожных протестующих, активистов против охоты и забастовщиков. Параграф, касающийся рейвов, наделал шума попыткой криминализировать саму музыку, которую он определял как «создание шума в виде повторяющейся последовательности битов»[269]. Звучит смешно, но полиция теперь имела право разгонять мероприятия на открытом воздухе, а организаторы вечеринок рисковали получить штраф или тюремный срок. В последующие годы проходило немало коммерческих танцевальных фестивалей, но больше никаких рейвов на старой молочной ферме «Овалтин» или в горах Блэк-Маунтинс под музыку Spiral Tribe, Circus Warp и Circus Normal. Больше никаких временных автономных зон в Кэнэри-Уорф или в клубе «Раундхаус», не затихающих неделю подряд битов из усилителей, воткнутых в старую розетку Британских железных дорог. Никаких больше тел, потеющих в экстазе на заброшенном складе или под звездами, без входных билетов, без ограждений вокруг, как нынче на фестивале Гластонбери.

Не хочу сказать, что я ностальгирую по тем временам. Сама я никогда не была рейвером, но я глубоко погрузилась в протестную культуру, и даже сейчас, когда я уже давно не ношу берцы и радужные свитера (униформу столь же типичную, как серые юбки и бордовые пиджаки для школьников), меня всё еще манят изобильные соблазны того времени. Запах древесного дыма мгновенно воскрешает воспоминания: как волшебно жилось под натянутым брезентом или в кронах деревьев, как мы возвращались в лагерь с радостными выкриками, какими заклинаниями мы пытались наслать порчу на капитализм, как всё пронизывал дух мистики. Я понимаю, что это только часть истории, а наши протесты со свистелками и костюмами коров всегда граничили с пародией в духе Али Джи. Не забыла я и то, что наш рацион в основном составляли гирос и дешевое крепкое пиво. Нет, я скучаю именно по надежде. Сейчас я понимаю: дорожные протесты существовали в то время, когда всё еще казалось возможным предотвратить изменение климата, и боль от того факта, что мы добровольно отказались от светлого будущего, с годами только обостряется.

После принятия закона об уголовном судопроизводстве стало больше насилия. Почти на каждом протестном марше и уличной вечеринке ты видел, как в переулке паркуются автобусы спецназа. Из них выходила черная фаланга полицейских в масках и со щитами, которые, выстроившись плечом к плечу, медленно двигались вперед. Парни в черном из группы анархистов «Классовая война» натягивали на лица банданы, выбегали в первые ряды и начинали швырять кирпичи. Моего друга Саймона в Ньюбери скрутили сотрудники охраны и сломали ему ногу огнетушителем. Людям везде мерещились полицейские стукачи, и, как выяснилось много позже, они действительно были повсюду, выдавая себя за других: ходили на свидания с твоими друзьями, вносили предложения на собраниях, швырялись бутылками, даже помогали писать критическую листовку Стил и Морриса против «Макдональдса», с которой началось самое громкое судебное дело Британии в 1990-х.