Тело каждого: книга о свободе

Собрались гости, и, хотя они обсуждали бойню на улицах, Райх был уверен, что никто из них не видел ее воочию. Они говорили о ней так же, как обычно говорили о Гёте: культурно, сдержанно, интеллигентно, вежливо. Его объяло яростное чувство нереальности происходящего, и мысленно он представлял, как опрокидывает роскошный стол, и тарелки летят на пол. Снаружи всё еще продолжались протесты – в пригородах и на окраинах города, но на следующее утро стачку разогнал правый хеймвер. В последующие месяцы хеймвер получал финансирование от итальянских фашистов и местных промышленников, намеренных любой ценой восстановить былую имперскую мощь нации. В ближайшие годы почти все они встанут на сторону нацистов. Пока Райх сидел с друзьями за обеденным столом, в Австрии начинался подъем ультраправых.

* * *

Увиденное на улицах Вены осталось с Райхом до конца жизни. Его преследовали воспоминания об изувеченной толпе и полицейских, подобных роботам; он еще этого не знал, но то был прообраз скорого будущего Европы. Почему люди не защищались, хотя числом во много раз превосходили агрессоров? Если подобное насилие лежит в основе общественного порядка и требуется для его поддержания, то как психоаналитик может внушать своему пациенту, что тот должен смириться? А главное, какая сила заставляет полицейских стрелять по своим беззащитным согражданам, словно по кроликам, как говорит Райх? «Где-то скрывается великий обман»[276], – писал он с негодованием в «Людях в беде».

Фрейд тоже пришел в замешательство. Он не был в Вене во время забастовок, и, когда через несколько недель Райх приехал к нему на виллу Шулер, выяснилось, что Фрейд считал пролитую кровь не вопиющей несправедливостью, но удручающим происшествием, в котором виноваты сами рабочие, а не полиция. Той весной он работал над эссе о религии, и к нему примешалась его тревога по поводу событий 15 июля. В эссе «Будущее одной иллюзии», которое он закончил в сентябре и опубликовал в ноябре, он отходит от исследования психики к вопросам культуры в целом – области, которая интриговала его еще с детства. «Каждый отдельный индивид, – писал он, думая, быть может, о толпе рыдающих, загнанных людей перед Дворцом правосудия, – виртуально является врагом культуры, которая тем не менее должна оставаться делом всего человеческого коллектива»[277]. Он полагал, что только строгие лидеры способны заставить иррациональные, кровожадные массы пожертвовать инстинктами во имя цивилизации. Пускай эта теория не оправдывала фашизм, она точно не поддерживала идею эгалитарной революции, которую воспевал и пророчил Райх.

Спустя два года Фрейд глубже проработал свои доводы в трактате «Недовольство культурой», где отчетливо проступает суть их конфликта с Райхом. В этой работе Фрейд рассуждает, что ограничение прав индивида – неизбежная плата за то, чтобы наш мир не превратился в зловонное поле брани, чтобы сильные в этом мире не могли давить, пытать и убивать слабых. «Homo homini lupus»[278], заключает он и угрюмо добавляет: «Культура преодолевает опасные агрессивные устремления индивидов: она ослабляет, обезоруживает их и оставляет под присмотром внутренней инстанции, подобной гарнизону в захваченном городе»[279].

Не то чтобы, по мнению Райха, цель того не стоила – скорее, подозревал он, проблема как раз в гарнизоне. Пятнадцатого июля его привела в смятение не толпа, требующая справедливости, но поведение полицейских. Они следовали приказам словно во сне, не способные ни на стыд, ни на самостоятельные решения, «глупые, нелепые автоматы без логики и здравого смысла… Люди-машины!»[280] Признаки подобного поведения он уже замечал и в себе, когда служил на итальянском фронте. Он был уверен, что увиденное им на улицах Вены – не естественный и не обязательный порядок вещей. Это продукт патриархального капитализма: из-за него человек с самого рождения оказывается помещен в жесткую, авторитарную модель отношений, которая подавляет сексуальность и достигает апогея в кровавой бойне.

В этом, мне кажется, истинная причина разрыва между Райхом и Фрейдом. Они спорили не столько из-за техники психоанализа, сколько из-за двух совершенно разных видений человеческой натуры, двух значений слова «свобода». События в Вене убедили Фрейда, что людям требуется культура: вооруженная полиция, жесткие законы и прочее, дабы защищать их от собственного анархического, безрассудного начала, и что личной свободой необходимо жертвовать во имя общественной безопасности. Райх же не мог поверить во врожденную озлобленность и жестокость людей. Он считал, что такое поведение развивается, когда человек вынужден существовать внутри системы, провоцирующей неравенство и деформацию. Для свободы нужно разогнать гарнизон, а не наращивать его.